Двенадцать ворот Бухары

— Ой, я умру! — воскликнула одна из служанок. Дастарханщица от гнева и злобы то краснела, то зеленела; по привычке она хотела наброситься на Фирузу с кулаками, но вдруг кто-то потянул ее сзади за край платка. Дастарханщица обернулась и увидела, что старшая жена эмира, закусив губу, знаком приказывает ей замолчать. Она молча отступила назад, а жена эмира, выйдя вперед, учтиво поздоровалась с Фирузой.

— А, дочь моя, как поживаешь, здорова ли? Господин Хайдаркул тебе дядей приходится? Очень хорошо… Передай ему от нас поклон. Если он захочет составить списки, пожалуйста. Мы войдем в комнаты, там, из-за дверей, будет удобнее…

Фируза хотела что-то ответить, но снаружи ее позвали, и она сказала только:

— Хорошо сейчас я вернусь и все объясню.

После ее ухода жена эмира стала бранить дастарханщицу:

— Ты совсем рехнулась! Ты что, хочешь навлечь на нас еще большие несчастья?

— Я не знала, государыня…

— Так знай! — сказала строго жена эмира и ушла в комнаты.

А госпожа дастарханщица, как змея с разбитой головой, не знала, на ком сорвать свою злость. Вдруг ее взгляд упал на Ойшу.

Это была девушка лет шестнадцати, высокая, с изящной фигуркой, белокожая, красивая, свежая лицом. Всего за каких-то месяца три до начала войны гиждуванский амлякдар подарил ее эмиру. Оценив ее красоту и изящество, мать эмира приказала поскорее отослать ее в загородный дворец и подготовить для эмира. Но сделать это не успели. Ойша от горя, тоски и слез заболела, слегла в постель, стала бредить. Ее несчастная мать, приехавшая вслед за ней, проводила бессонные ночи у ее изголовья. Наконец Ойша поправилась, подняла голову с подушки, но была еще очень худа и бледна. Поэтому ее оставили в покое, чтобы она немного пришла в себя. К счастью, она не увидела лица эмира. Произошла революция, и девушка избавилась от горького положения. Дастарханщица, которой мать эмира поручила «подготовить» Ойшу, уже с тех пор затаила злобу к ней. Теперь, увидев ее, она обрушила на нее весь свой гнев.

— Ойша! — закричала она. — Почему ты не пришла массировать ноги матушке-государыне? Тебе сказано было прийти?

— Не буду я массировать, сама массируй! — сказала вдруг Ойша и отвернулась.

— Что, что ты сказала, проклятая?

— Сама проклятая! — сказала Ойша, глядя на нее с ненавистью. — Ишь какая! Нашла себе служанку!

Для госпожи дастарханщицы, от которой и так уже шел чад, как от горящего масла, слова Ойши были что нож в сердце.

— Ну конечно, теперь ты так говоришь, — сказала она, стиснув зубы. — Как в поговорке: и Плешивый ударил, и Слепой ударил, и даже Муравей — и тот укусил! Теперь, когда его высочество эмир занят газаватом, всякий босяк, нищий хочет нам сесть на голову. Так, что ли?

— Не горячитесь, госпожа! — сказала мать Ойши, выступая вперед и загораживая дочь. — Нехорошо так. Хоть мы и нищие, мы такие же рабы божьи и правоверные, как и вы; и мы знаем себе цену и бережем свое достоинство.

Наплевать мне на ваше достоинство! — сказала дастарханщица и уже подняла кулак над головой Ойши, но кто-то задержал ее руку. Обернувшись, она увидела Оймулло Танбур, которая укоризненно качала головой.

— Нехорошо, госпожа! — сказала Оймулло. — Успокойтесь! Мы ведь уже не во дворце, а в чужом доме, вокруг нас красные войска…

Дастарханщица вырвала руку и напала на Оймулло:

— Вы теперь заодно с джадидами?

Убирайтесь!

Она хотела ударить Оймулло, но Ойша оттолкнула ее. Какая-то стряпуха набросилась на Ойшу, мать Ойши схватилась со стряпухой. Дастарханщица, оправившись от толчка, тоже напала на Ойшу и ее мать. Некоторые служанки приняли сторону Ойши, и началась потасовка, поднялся крик и шум.

— Эй, эй, что за шум?! — раздался голос Фирузы. — Эй, госпожа дастарханщица, придержите свои руки! Довольно, Ойша, хватит!

Этот повелительный голос заставил служанок прекратить драку.

— Что случилось? Почему ты плачешь? — спросила у Ойши Фируза.

— Она дерется, — сказала Ойша, показывая на дастарханщицу. Холуйка бессовестная!

— Надо им дать по рукам! — сказала мать Ойши. — Они хоть и сброшены с лошади, а из стремян ногу не вынимают!

— Кичатся своим «высочеством», которого нет!

— Правду говорят, что бык умрет, а свирепость остается!

Узнав, что дастарханщица по старой привычке подняла руку на служанок, Фируза сурово посмотрела на нее:

— Не стыдно? Волосы седые, а вы, как ребенок, ничего не понимаете? Ведь вас за это могут вывести на Регистан, судить перед всем народом и расстрелять!

— Дурные привычки — беда наша! — сказала, выступая вперёд, Оймулло Танбур. — Здравствуй, Фируза, здравствуй, дочка!

— Здравствуйте, дорогая моя учительница! — обрадовалась Фируза. — Вы живы-здоровы? Как хорошо, что мы опять увиделись! Тахир-джан так вас ждет!

— Об этом потом поговорим, — сказала Оймулло. — Сейчас надо этот скандал прекратить. Они тут подрались, и мне пришлось вмешаться. Лучше было бы устроить так, чтобы госпожи разместились в одном доме, а служанки — в другом.

— Я для этого и пришла, — сказала Фируза. — Войдите в комнаты, сейчас придет дядюшка Хайдаркул, составит списки.

— Что за списки, дочка?

Тот, кто захочет уйти, может идти куда угодно. Для этого и надо составить список, чтобы понять, кто уйдет, кто останется.

Дай бог тебе жить тысячу лет, Фируза-джан! — сказала мать Ойши. Позволь нам с Ойшой поскорее уйти отсюда! Сил больше нет!

Ладно, — сказала Фируза, гладя Ойшу по голове. — Идите на террасу, сейчас придет дядя Хайдаркул, запишут вас, и можете ехать куда хотите.

— Хайдаркул, говоришь? А кто он такой? Откуда?

— Он работает в Центральном Комитете партии, родом он из Каракуля, кажется. А что, вы его знаете разве?

— Нет, — сказала старуха задумчиво. — У меня был когда-то младший брат, Хайдаркулом звали, нас с детства разлучили…

— Да вот сейчас вы его увидите! — сказала Фируза.

По ее просьбе все служанки, стряпухи, девушки с «банного двора» собрались на террасе. Оймулло Танбур вошла в маленькую комнатку привратника, в которой жила. Двор опустел; тогда Фируза подошла к воротам и крикнула:

— Пожалуйста, войдите!

Вошел Хайдаркул, с ним начальник караула. Два милиционера внесли и поставили возле террасы небольшой столик и табуретку. Хайдаркул положил на стол папку, которую нес в руках, вынул из нее бумагу, карандаш и обратился к женщинам, столпившимся на террасе.

Простыми, понятными словами он рассказал про революцию, про свержение эмира, объяснил, что рука эмира больше не держит их за воротник и они вольны отправляться, кто куда пожелает.

— А чтобы вы могли вернуться домой, в свой кишлак, в свой край к родным и друзьям, мы вам поможем добраться до места. Поэтому мы и хотим составить список, узнать, кто куда хочет отправиться, чтобы получить разрешение правительства.

Я назначен заняться этим делом. Ну-ка, Фируза, спрашивай по очереди у каждой женщины и говори мне, а я буду записывать.

— Раньше всех запишите Оймулло! Если я нынче же не отведу ее домой, дядюшка-ювелир с ума сойдет!

— Хорошо, я запишу! — сказал Хайдаркул, но ничего не мог записать, потому что имени Оймулло не знал. — Постой, дядюшку-ювелира зовут Тахир-джан?

— Да, Тахир-джан!

Пока Хайдаркул записывал, мать Ойши, прикрыв лицо платком, подошла поближе.

— Хайдаркул! — окликнула она его.

— Что? Разве вы знаете меня?

— Как же сестре не знать своего родного брата? Я…

— Раджаб-биби?!

Он произнес это имя, и перо выпало из его рук. Он был ошеломлен, сбит с толку… В один миг он вспомнил свой кишлак, родной дом, отца, мать и сестренку. Голос Раджаб-биби словно сдернул покров забвения, которым давно были покрыты воспоминания детства. Из мира суровой действительности этот голос перенес Хайдаркула в далекий мир воспоминаний…

…Сорок лет назад он не знал никаких забот, и весь мир для него был ограничен двором, где он играл с Раджаб-биби, и родным кишлаком. Иногда, бегая за овцами и козами, он помогал пастуху, иногда собирал для своей матери хворост или в кругу мальчишек устраивал борьбу… И везде его сестренка Раджаб-биби была с ним рядом. Если он, забравшись на тутовник, тряс, она внизу подбирала ягоды. Если он на берегу реки ловил рыбу, Раджаб-биби искала для него червей и приносила ему. Если он, пытаясь прокатиться на осле, падал, Раджаб-биби вытирала ему пыль с лица, перевязывала своим платком ушибленные руки. Если же он в борьбе с ребятами рвал одежду, Раджаб-биби быстро зашивала ее, чтобы не узнала мать и не бранила его. Удивительно хороша была для них жизнь! Никакие печали и горести не омрачали их детства. Кусок сухой просяной лепешки, урюк или яблоко — и они были сыты; козье молоко придавало им силы. Летом в жару босоногие, в одной рубахе и штанах бегали по песчаному берегу реки. Только зимой, в сильный мороз, какой бывает в Каракуле, нельзя было играть на воздухе.