Путешествие в страну Офир

Капитан оставил его слова без внимания. Он только заметил, улыбнувшись:

– Мешок с бумагами я купил у трактирного слуги до того, как повстречался с вами, и считал, что вправе распорядиться ими по своему усмотрению… Кстати, это моя племянница навела меня на мысль о том, что валяющийся на берегу оборванец – тот самый человек, которого рекомендуют столь прославленные лица… Так как мы нашли вас в праздник рождества пресвятой богородицы, то наши матросы поначалу звали вас не иначе, как «Спасенный святой девой». Некоторая крупинка истины в этом есть: можно считать, что вы действительно были спасены девой, но уж святой я бы затруднился ее назвать! Надеюсь, что вы не в обиде на меня, сеньор Педро Сальседа?

Не замечая острого, испытующего взгляда, который бросил на него капитан, Франческо со вздохом облегчения откинулся на подушку.

– Ах, вы, как и все, опять об этом Сальседе! Простите, но должен признаться, что имя это мне уже в достаточной мере надоело! Нет, уважаемый сеньор капитан, я не Педро Сальседа. Я был простым слугою, а Педро Сальседа – пажом. Как вы, вероятно, знаете, быть пажом у какого-нибудь высокопоставленного лица считается в Испании большой честью. Я такой чести не заслужил. Разрешите мне немного собраться с мыслями и не пеняйте, если я буду говорить медленно, – произнес Франческо умоляюще. – Как ни горько мне в этом признаться, но я уже начинаю забывать этот прекрасный язык, на котором мы с вами беседуем…

Франческо был вправе сказать, что и капитан хотя отлично изъясняется по-кастильски, но его, как и сеньориту, выдает какое-то отнюдь не кастильское произношение.

– Скажите откровенно, не слишком ли утомительна для вас эта беседа? – смущенно спросил капитан. – Мне и так достанется от племянницы. Она…

Но Франческо его не дослушал.

– Так случилось по воле господней, – передохнув, произнес он, старательно подбирая слова, – что в списках команды, ходившей в первое плавание с адмиралом, отсутствуют многие имена…

– Поскольку вы сами завели об этом речь, – обрадованно перебил его капитан, – я уж позволю себе выслушать вас до конца. Буду весьма признателен, если смогу выяснить всё интересующее моего друга, сеньора Гарсиа, и тому не придется беспокоить вас… Он… как бы сказать… он несколько многословен, и племянница моя старательно оберегает вас от его посещения. Дело в том, что ему удалось ознакомиться с платежными списками Кристобаля Колона, и, как вы изволили заметить, в списках этих отсутствуют многие имена, названные в ваших дневниках… Чем можно объяснить такое расхождение? Добавлю, что и я и сеньор Гарсиа (он-то уж во всяком случае!) руководствуемся только желанием как можно тщательнее освободить истину от всех наслоений лжи или выдумки… Простите, я не мастер говорить, но думаю, что вы меня поняли…

– Понял, – ответил Франческо. – Должен пояснить, что господин мой адмирал… был очень беден…

– Да-а-а? – протянул капитан задумчиво. – На мой взгляд, не так уж беден… У друга моего, сеньора Гарсиа, эскривано, имеется копия приказа, данного еще в Кордове, и в приказе этом предписывается «оказывать всяческое содействие Кристобалю Колону, так как он числится на королевской службе»… Но даже эта бумага не заставляет меня относиться с полным доверием к сведениям, получаемым из Кастилии…

Капитан неожиданно расхохотался. Уж этого Франческо меньше всего мог от него ожидать.

– Вы удивлены? Но я прожил дольше вашего на нашем бренном и не вполне благополучном свете, – пояснил капитан. – Если хотите знать всю правду о Кастилии, обратитесь к Португалии, там выложат вам все, что может так или иначе умалить достоинство ее соперницы и соседки… И наоборот: самые достоверные сведения о Португалии… Хотя я перебил вас на самом интересном месте. Вы сказали, что господин ваш адмирал был очень беден до своего первого плавания, не так ли?

– И до плавания и после, – продолжал Франческо, чувствуя, что слезы вот-вот выступят у него на глазах: ему припомнился угрюмый дом в Вальядолиде.

К счастью, его посетитель ничего не заметил.

– Я полагаю, что господин мой адмирал не мог нас с Орниччо внести в списки хотя бы в качестве груметов, [4] – продолжал Франческо, – поскольку списки были уже утверждены ранее, до того, как Орниччо добился разрешения адмирала отправиться с ним в плавание. Поэтому господин, очевидно, из своих скудных средств должен был оплачивать наше содержание… Хотя, – произнес Франческо задумчиво, – как я узнал впоследствии, он нигде в списках не упоминает ни Артура Лэкка, которого матросы переименовали в Таллерте Лайэса, ни еще одного англичанина или ирландца – его на «Санта-Марии» знали как Гуэльмо Ирреса. Даже наш дорогой сеньор Марио, секретарь адмирала, в списки внесен не был…

– Тосканец Руппи, генуэзец Коломбо, англичанин Лэкк, ирландец Иррес, – перебирал имена капитан, покачивая головой.

«Вот именно эти сведения, конечно, заинтересуют моего друга Гарсиа, – подумал он. – Но дай господи, чтобы моя дорогая племянница не допустила эскривано к больному хотя бы сегодня!»

– Конечно, люди сведущие найдут в моих дневниках много недочетов, – так же медленно и задумчиво продолжал Франческо, – ведь дневники я вел наспех, на корабле…

– А эта сцена в каюте адмирала, когда вы столь благородно вступились за своего друга Орниччо, происходила ли она на самом деле? – спросил капитан.

– Все, что я рассказываю в дневниках, начиная с моего прибытия в Палос, – истинная правда. Все происходило так, как у меня записано. Но я, пожалуй, рад был бы, если бы меня обвинили во лжи… И я не стал бы оправдываться… А до Палоса… мне и смешно и стыдно признаваться вам… знакомство Орниччо с адмиралом произошло совсем не в Генуе…

– Ничего порочащего вас в том, что поначалу вы приправили свой рассказ долей вымысла, я не нахожу, – с доброй улыбкой перебил Франческо капитан. – Так поступали и поступают даже прославленные историки. Сейчас и мне и другу моему сеньору Гарсиа доподлинно известно, что перед отплытием в «Море тьмы» Кристобаль Колон в свой родной город не заезжал, а с Бегаймом свел знакомство еще в свою бытность в Португалии… Но для меня очень важно, что вы подтверждаете достоверность рассказа о приготовлениях адмирала к отплытию, а потом – о дальнейшем плавании «Санта-Марии»… Но извините, сеньор Руппи, я перебил вас… Прошу вас, продолжайте!

– Возвратясь в Геную после первого плавания, я с помощью сеньора Томазо переписал начисто свои беглые записи. Вот тогда-то я и хотел вычеркнуть из рукописи то, что не соответствует действительности. Но мой добрейший хозяин настоял на том, чтобы я в дневниках оставил все, как было… «В вымыслах твоих заложено зерно, которое в дальнейшем может дать богатые всходы», – сказал он. Боюсь, что сеньор Томазо имел в виду красоту слога, которую якобы подметили в моих дневниках его товарищи… Но тогда я не нашел в себе смелости возразить, что красоту слога придал моей рукописи не кто иной, как он сам…

– Так, так… – произнес капитан. – Но, пожалуй, обо всем этом вам не следует сообщать моей племяннице. Читала она ваши генуэзские, как вы их называете, дневники, и покорили ее не описанные в них события, а ваш, как она находит, замечательный слог. Она готова побиться об заклад, что им впору владеть какому-нибудь поэту, а никак не подмастерью или слуге, какими вы себя именуете.

Франческо, не поднимая глаз на собеседника, молча разглаживал ворс одеяла.

– Следовательно, я могу верить всему, что рассказано в ваших дневниках о событиях, происходивших уже в Палосе? – продолжал капитан. – Верить этой истории с картой, которую господин ваш адмирал купил у прокаженного?.. Сеньор Франческо, уверяю вас, что я, как горячий любитель карт, поступил бы так же, как и он!

«Однако карту перерисовал бы, конечно, сам, а не заставил прикасаться к ней мальчишку!» – подумал капитан.

– Это нисколько не умаляет в моих глазах личность Кристобаля Колона, – добавил он вслух. – И мне думается, – продолжал капитан, помолчав с минуту, – я уже понял, почему вы после прибытия в Палос как-то изменили свое отношение к генуэзским дневникам. В самом начале вы, ученик сеньора Томазо и товарищ Орниччо, по-мальчишески давали волю своей фантазии… А в Палосе вы уже осознали, что становитесь участником больших исторических событий…