Силач (ЛП)

Он попытался было мечтать, какой прекрасный дворец построит в Вальядолиде на это золото и жемчуг — прекраснейший из всех, когда-либо существовавших на свете; но вскоре в его мечты вновь вторглись черные думы о том, что Овандо, возможно, уже подписал приказ о его повешении.

Всю жизнь Бобадилью не покидала мысль о том, что когда-нибудь придется умереть; но он всегда был уверен, что это будет тихая, достойная и почетная смерть, что его ждет похоронный кортеж и хор почтенных монахов, поминающих в заупокойных молитвах его бесчисленные достоинства. Теперь же до него вдруг дошло, что он оказался на краю совсем иной смерти — страшной, позорной, на городской площади, под глумливые крики грязной черни, после чего его обезглавленное тело выставят на поругание.

Страшная смерть, что тут говорить! Но все равно — это будет смерть одного из богатейших людей на планете. Снаружи по-прежнему доносились яростные крики толпы, в окна летели тухлые яйца под несмолкающий фальшивый мотив все той же песенки про гнусного вора. Канарец Сьенфуэгос тем временем отметил, что Бобадилью покинули даже ближайшие соратники, оставив его в полном одиночестве, и теперь губернатор поневоле должен прийти к выводу, что даже все золото острова не сможет искупить этих горьких часов, бесконечных страданий.

До рассвета оставалось чуть больше часа, когда канарец решил, что пора действовать.

С первыми лучами зари он причалил к берегу.

Ближе к полудню, когда большинство горожан все еще толпились на пляже, наблюдая, как огромные корабли один за другим заходят в устье реки — поистине завораживающее зрелище — шестеро вооруженных до зубов людей во главе с капитаном, одетым в блестящий мундир, постучали в запертую дверь страшной крепости и потребовали немедленно вызвать офицера.

— Что вам нужно? — в панике спросил караульный.

— По приказу дона Николаса де Ованды вы должны передать мне крепость, — последовал резкий ответ.

— И где же этот приказ?

— Вот.

Подлинность документа не вызывала ни малейших сомнений, а содержание его гласило, что крепость со всем ее содержимым, часовыми и заключенными вплоть до последнего человека с этой самой минуты переходит в руки нового губернатора, а тому, кто осмелится чинить препятствия к исполнению приказа, не миновать всей тяжести королевского правосудия. Документ был скреплен неизвестной печатью и заверен подписью, в которой совершенно четко можно было разобрать фамилию «Овандо».

В его памяти еще живы были те не столь далекие времена, когда братья Колумбы пытались противостоять самому Бобадилье, и как он отомстил за строптивость, завладев их имуществом. Да, те времена еще свежи были в памяти офицера, занимавшего в свое время видное место среди победителей, а потому он не стал долго раздумывать, прежде чем ответить капитану в самых спокойных выражениях, какие только мог подобрать в эту судьбоносную минуту.

— Выполняю приказ и сдаю вам крепость, а себя считаю свободным от службы.

— Выполняю приказ и беру на себя командование, — последовал ответ всё тем же тоном.

— И что мне теперь делать?

— У меня нет никаких указаний на этот счет, — честно ответил капитан. — Но на вашем месте — если вы, конечно, готовы последовать совету товарища по оружию, я бы постарался скрыться и не высовываться, пока все не утрясется, и воды не вернутся в свои берега.

— Так я могу уйти?

— И не задерживайтесь.

Офицер удалился; за ним последовали солдаты, стараясь в каждом движении подражать своему командиру. Едва они ушли, как белобрысый Бальбоа с растрепанной бородой издал торжествующий вопль и подбросил в воздух шляпу.

— Откройте все камеры! — приказал он. — Пусть все, до последнего воришки, убираются ко всем чертям в задницу!

Затем он повернулся к Сьенфуэгосу, который все это время благоразумно держался подальше от стражников, которые могли бы его узнать, и только в эту минуту появился у ворот крепости.

— Миссия выполнена! — воскликнул он с улыбкой.

Они обнялись, и вскоре к ним присоединились хромой Бонифасио, мастер Хуан де ла Коса и даже Бальтасар Гарроте по прозвищу Турок, который до сих пор не мог поверить своим глазам, что такой простой и на первый взгляд безумный план канарца мог дать столь блестящие результаты.

Одной фальшивой бумаги, изготовленной искусными руками лучшего в мире картографа, и полудюжины голодных оборванцев, за горстку монет согласившихся сыграть роль солдат нового губернатора Овандо, оказалось достаточно, чтобы открыть все двери самой неприступной на острове крепости, не пролив при этом ни единой капли крови.

— Как мне благодарить вас за это? — спросил Турок.

— Не стоит благодарности, — последовал лицемерный ответ. — Единственное, что вы должны сделать — это отправиться в монастырь и уведомить брата Бернардино де Сигуэнсу, что, согласно приказу высочайших особ, донья Мариана освобождена, а он, во имя всего святого, должен навсегда забыть ее имя.

— Прямо сейчас?

— Не просто сейчас, а немедленно! Вы представляете, что может случиться, если он заподозрит правду и снова посадит ее под замок?

— И что же теперь с ней будет?

— Я позабочусь о том, чтобы подыскать для нее хорошее убежище, пока она не покинет остров, — ответил канарец, легонько, но при этом твердо толкая его в спину. — Торопитесь же! Мы дадим вам знать!

Между тем, во дворе появились первые заключенные, щурясь под нещадным тропическим солнцем, все еще не смея поверить, что вновь могут свободно ходить по земле. Большинству из них не потребовалось повторять дважды, и они в мгновение ока скрылись из глаз. Едва Турок исчез за поворотом дороги, ведущей в сторону монастыря, Сьенфуэгос со всех ног бросился к двери камеры, где томилась его любимая.

Они бросились друг к другу в объятья. Он подхватил ее на руки и, словно на крыльях, помчался вниз по крутой лестнице, пролетел через двор и, наконец, добрался до закрытого фургона, который Бонифасио Кабрера подогнал к самым воротам тюрьмы.

Два часа спустя, когда в крепость прибыл личный патруль губернатора Ованды с приказом ее занять, в его распоряжении оказалась лишь пустая каменная махина, населенная одними крысами.

10  

Сьенфуэгос прекрасно понимал, что выбраться из крепости — еще не значит оказаться в безопасности, поскольку, независимо от характера нового губернатора, нетрудно было догадаться, что за самоуправство его не похвалят. Ведь, хотя большинство беглецов и оказались за решеткой по причине личной неприязни свергнутого Франсиско де Бобадильи, однако были среди них и такие, кого арестовали по приказу Короны, а уж в деле доньи Марианы Монтенегро и вовсе была замешана всемогущая Инквизиция, наводящая ужас на все живое.

Поэтому первым дело Сьенфуэгос забрал Арайю и Гаитике и двинулся на запад окольными тропами, где только могла пройти повозка. Вскоре они добрались до крошечного ручья, где дожидалась дюжина воинов принцессы Анакаоны, во главе с хромым Бонифасио, которого Сьенфуэгос отправил к ней за помощью.

Более сорока лиг — почти двести километров сельвы и гор — отделяло Санто-Доминго от могучего государства Харагуа, почти всю территорию которого сейчас занимает Республика Гаити — государство, расположенное на западном берегу острова.

Канарец был уверен, что только там, под защитой своей «королевы» — принцессы Золотой Цветок — Ингрид будет в безопасност, по крайней мере, до тех пор, пока в полнолуние в устье Осамы не появится «Чудо» .

Сьеннфуэгос знал, что они должны как можно скорее покинуть Эспаньолу, но не видел другого способа это сделать, иначе как на корабле, а кроме того, его беспокоило здоровье женщины, которая провела три месяца беременности в ужасных условиях мрачного подземелья.

От прежней доньи Марианы осталась лишь тень; трудно было узнать в ней ту сильную и мужественную женщину, какой она всегда была. Казалось, даже солнечный свет заставлял ее плакать, стоило ей подумать, что в любую минуту ее могут вновь заточить в темницу, и она больше не увидит солнца. Простой солнечный свет совершил то, перед чем оказались бессильны все усилия брата Бернардино де Сигуэнсы: дух ее оказался совершенно сломлен, а несгибаемое мужество внезапно рассыпалось, как карточный домик.