Суд волков

– О чем таком ты думаешь, когда возвращаешься после поездок? – спросила Жанна.

– О нашем будущем, – ответил он.

Ответ был загадочным. Он продолжал:

– Когда ты одновременно и сукнодел и торговец, это дает громадное преимущество. У торговцев головокружительные льготы, а с иностранцев не требуют даже пошлины. Каждый делает то, что считает нужным. В банковском деле куда больше риска. Один крупный должник не заплатит – и банкир может потерять годовую прибыль. А торговец ничем таким не рискует.

– Так что же тебя тревожит?

– Меня пугает иностранная конкуренция. Через несколько лет мне, как и другим французам, будут угрожать генуэзцы, флорентийцы, миланцы и даже голландцы. Я думаю, как это предотвратить. Возможно, мне следует вступить в союз с ними.

– А как Анжела?

Она всегда сопровождала брата в этих непрерывных поездках. Жак слегка улыбнулся.

– Она наблюдает. Ее взгляд становится глубже.

– Значит, никто ее сердце не пленил?

– Самым дерзновенным ее поступком была просьба пригласить на ужин одного флорентийского торговца. – Жак на мгновение сотрясся от беззвучного смеха. – Очень был красивый молодой человек. Глаз не сводил с Анжелы. Потом на его шелковый жилет попала капелька соуса, и он устроил из этого целое представление, требуя на затирку белого вина, потом хлебного мякиша, потом что-то еще. Анжела сочла его пустым существом. Она сказала: "Я не пава, чтобы выходить замуж за павлина".

– Ей уже двадцать лет, – заметила Жанна. – Было бы безумием, если бы она, такая красивая и богатая, кончила свои дни старой девой.

– Иногда деньги становятся панцирем против мира, – сказал Жак тем тихим голосом, который всегда появлялся у него, когда он делился самым сокровенным.

А деньги продолжали прибывать. У Деодата прорезались зубки. Зима была зябкой. Гийоме придумал продавать горячее вино с пряностями. Это приносило больше прибыли, чем пирожки. Сидони, а потом и Сибуле последовали его примеру. Наступил Рождественский пост. Жанне исполнилось двадцать три года.

Перед Рождеством скончался отец Мартино. Внезапно – как все, кого любит Господь. Он унес в могилу много постыдных тайн, ибо в жизни каждого человека есть то, о чем можно рассказать только священнику. Преемником его стал молодой человек, более склонный к битвам, чем к созерцанию и терпимости. С длинным, как шпага, носом, лающим голосом и воинственным духом, отец Карлезак яростно атаковал дьявола, маловерных, равнодушных, скупых, праздных, похотливых, пытливых и унылых. Громил с кафедры восторжествовавшее в Париже безбожие. Скамьи наполовину опустели.

Прихожан становилось все меньше. Доходы церкви Сен-Северен стремительно таяли.

Словно пристав с жезлом, пришедший реквизировать имущество, он нанес визит Жанне, одной из самых богатых женщин среди своей паствы, надеясь склонить ее к дополнительным пожертвованиям.

– Отец мой, я свой взнос сделала, – спокойно ответила Жанна, – и, как мне кажется, сообразно моему состоянию. Кроме того, хочу напомнить вам, что мух уксусом не приманивают.

– Христиане не мухи!

Весной братья нашли ему замену в лице не столь сварливого отца Фабра. Оказалось, что этот славный человек всюду таскает с собой расторопную "прислугу за все", – пошли толки, что она делает для него действительно все. Отца Фабра тихо убрали, и на его месте появился более скромный настоятель, отец Лебретон.

Нужно сказать, что в этом милостью Божией 1460 году Париж был занят пересудами об Иоанне V, графе Арманьяке, которого парламент [20] только что осудил за прегрешения нравственные и политические, причем первые послужили скорее предлогом для осуждения вторых.

Эти Арманьяки были мятежным родом. Кроме того, подобно многим другим феодалам, они редко покидали свои владения, где были королями. А тут они вознамерились взять власть над миром.

Уже отец, Иоанн IV, доставил много хлопот короне, отказавшись признать себя вассалом и вознамерившись захватить Комменж. Карл тогда еще не разорвал отношения с сыром Людовиком и послал его устанавливать порядок. Что и было сделано. Но Иоанн V, не слыша хода великих часов Истории, подхватил знамя своего покойного отца: забыв, что само их графство уцелело только благодаря французскому королю Карлу V, Арманьяки объявили, что не станут подчиняться никому. И не остановятся перед тем, чтобы призвать на помощь англичан, для которых этот мятеж был просто подарком, или же Филиппа Доброго, герцога Бургундского – "Великого герцога Запада", – считавшего Дижон центром Франции.

Вновь возникла угроза бунта, подобного Прагерии [21] 1440 года. Действительно, еще несколько сеньоров бросили вызов гегемонии короны. Но Карл мешкать не стал. Парламент возбудил дело и постановил, что Иоанн V Арманьяк являет собой дурной пример для народа: он сделал троих детей собственной сестре. Добро бы одного, это еще куда ни шло, но троих! Его приговорили к отсечению головы за безнравственность и измену; он бежал, спасаясь от плахи, но имущество его было конфисковано.

Ногаро, главный город графства Арманьяк, был далеко, но восшествие на престол дофина Людовика, союзника Иоанна V, близко. Ибо король, хоть и сохранял твердость руки, здоровьем похвастаться не мог. Он страдал от болей в изъязвленных ногах. На людях его не видели уже давно. Все гадали, будет или не будет сводить счеты Людовик, когда сменит на троне отца, и Сибуле зашел предупредить Жанну, чтобы та держала язык за зубами в нынешние тяжелые времена:

– Париж всегда кишел шпионами, хозяйка, но сейчас они стали двойными агентами.

Она поехала вместе с Жаком и Анжелой на одну из лионских ярмарок, чего прежде сделать не могла из-за материнских забот. Для нее это была первая ярмарка после Аржантана, но теперь взгляд у нее был наметанный.

Повсюду были одни только менялы да банкиры – два ремесла, которые часто соединялись в одно. Жанна была потрясена количеством денег, переходивших из рук в руки на площадке чуть больше двух арпанов. Правда, капиталы эти были представлены не в виде монет, а в виде кредитных бумаг. Улавливая обрывки разговоров, она слышала баснословные цифры: тридцать пять тысяч ливров, десять тысяч, пятьдесят тысяч…

– Великий Боже, Жак! – воскликнула она за ужином. – Здесь больше денег, чем нужно королевству на целый год! Ничего не изменилось со времен Жака Кёра! Но тогда у нас было три банкира, а сейчас я насчитала десятка два!

– Ну да, деньги порождают деньги, – согласился Жак.

– Почему это тебя тревожит? – спросила Анжела.

– Потому что деньги порождают только деньги, а страна нуждается в самом необходимом, наши деревни ужасающе обезлюдели. Прекрасное занятие – торговать сукном, но его покупают только богачи, а что делать с деньгами и сукном, если пропадет хлеб? Раньше или позже все это пробудит алчность короля.

Жак задумчиво кивал головой.

– Понимаешь, – заметил он, – в Лионе невероятные налоговые льготы, чем он и отличается от других ярмарок. Кроме того, именно король Карл освободил от пошлины иностранных банкиров и торговцев. Да и сами деньги – такая крепость, которую короли остерегаются разрушать, если только она им не угрожает, подобно богатству Жака Кёра. Но ты права, эта прорва денег в конечном счете пробудит алчность короля.

Спустя неделю, когда Жак, Жанна и Анжела готовились к трехдневному пути домой в Париж, всю ярмарку облетела печальная весть:

– Король умер!

Это было двадцать пятого июля. На самом деле монарх скончался три дня назад, в Меэн-сюр-Йевр.

– Бедный! – прошептала Жанна.

Пятьдесят восемь лет его жизни были долгой цепью унижений, горестей, измен и запоздалых реваншей, слишком запоздалых, чтобы доставить радость.

Она вспомнила его усталое разочарованное лицо, скупые улыбки, когда он обращался к ней. Вспомнила о его милостях. Подумала о светловолосой Агнессе Сорель, которая определила судьбу маленькой нормандской крестьянки, торговавшей пирожками.