На стороне царя

– Быстро к реке, – внятно распорядился держащий свечу и быстро поднялся, отчего язычок пламени внезапно сорвался с нити, и на опричников накинулась тьма, словно желающая стиснуть в своих объятиях пособница бежавшего лазутчика.

Чтобы не изранить друг друга, они попрятали оружие в ножны и, наталкиваясь один на другого, ощупью направились искать ход обратно в дом.

Борис плыл медленно, в напряжённом ожидании столкновения с препятствиями или неизвестными предметами. В темноте, к которой отказывались привыкать глаза, ему приходилось всё время поднимать руку, проверять, на каком расстоянии от головы мокрая слизь каменного свода. Дно было везде глубже его роста, свод же продолжал понижаться и в одном месте царапнул ему затылок. Вскоре он упёрся в каменный тупик, у которого наткнулся на труп десятника. Обнаружив под водой железную решётку, не раздумывая, погрузился к ней. Прутья были на ощупь очень старыми, ржавчина давно источила и обгрызла бока двух соседних: они с металлическим хрустом сломались от сильного рывка обеими руками, образовав дыру, в какую можно было свободно пролезть всему телу.

Вынырнув, он медленно вдохнул, наполнил лёгкие спёртым воздухом, и погрузился к дыре, пролез за неё, чувствуя, как за ним следом увлекается труп. Что было сил, оттолкнувшись ступнями от ещё целых прутьев, он поплыл под водой, удерживаясь у илистого дна, иногда касаясь его пальцами. Когда стало невозможным терпеть без дыхания, ему ничего не осталось, кроме как понадеяться на судьбу и устремиться вверх. Вырвался к свежему ночному воздуху он на расстоянии четырёх шагов от речного берега, на котором за тёмными очертаниями теряющих листья шапок деревьев, вырисовывалась безлюдная кремлёвская стена. Однако радоваться спасению было рано. Судорожно отдышавшись, он заметил за угловой башней отсвет пламени, затем там появились три факела, которые высветили пятерых мужчин в серых одеждах опричников Морозова. Они гурьбой заспешили к прибрежной дорожке, как будто сворой псов искали преследуемую дичь, следы которой только что потеряли. Они отсекали ему возможность выбраться на берег незамеченным, а от лодочного причала с плавными рывками заскользил по дуге и против течения похожий на светляка зажжённый носовой или кормовой светильник в сопровождении крошечных факельных огоньков. До слуха донёсся плеск вёсел, и светильник вместе с огоньками стал медленно приближаться. Борис Дракон опять вдохнул полной грудью и ушёл под воду, поплыл к противоположному берегу Замоскворечья. Он намеревался таким образом, подныривая и плывя под водой, пересечь реку раньше, чем его заметят из лодки, кто бы в ней ни были.

Высокий опричник стоял в той лодке возле укреплённого на носу светильника, всматривался в освещаемую им водную поверхность, но ничего подозрительного не углядывал. Двое гребцов непрерывно работали длинными вёслами, со скрипом гоняли их в уключинах, а на корме сидели двое их товарищей с факелами, тревожили воду падением смоляных капель, на что река отвечала сердитым шипением. Река была сонной, пустынной и, как будто, недовольной за то, что нарушалось её право на ночной покой.

– Не он ли? – вдруг тихо произнёс сидящий на корме слева.

Гребцы повернули, куда он показал факелом, и лодка устремилась наперехват к странному пятну, увлекаемому медлительным течением. Высокий опричник на носу первым опознал погружённое в воду лицо мужчины. Он перекрестился, зло пнул бок лодки. Все сумрачно молчали, подплывая к трупу с безобразно растерзанным, будто вырванным клыками зверя, горлом. Безмолвно подхватили, втащили труп убитого Борисом десятника, и высокий опричник накрыл его своим плащом.

Ожесточённые находкой, они плавали в напрасных поисках убийцы до трёхчасового отбоя курантов Спасской башни.

Борис успел к тому времени отжать снятую одежду, вновь одеться, слегка обсохнуть при быстрой ходьбе и лодкой перевозчика вернуться к левому берегу. По условному слову, известному десятнику стрелецкого дозора у Боровицких ворот, он был пропущен внутрь Кремля и возле царской пушки встретился с Матвеевым. Вокруг них застыла мёртвая тишина.

– Когда выяснял о тайном подземном ходе, я случайно оказался свидетелем разговора Морозова с Милославским и Львовым, – тревожа её, переходя сразу к делу, тихо проговорил Борис.

– Значит, мне донесли верно, что Милославский и Львов скрытно вошли в его логово, – отозвался Матвеев.

– Да. И у него оказались не пять охранников, как обычно, а восемь.

Удивление Матвеева выразилось без слов, лишь правой рукой, приподнятой для немого вопроса: как же это тебе удалось слышать переговоры и вырваться живым.

– Мне пришлось убить их десятника, – продолжил Борис озабочено. – Теперь на меня устроят настоящую охоту, и не успокоятся, пока не растерзают, как волки.

Полковому голове его тревога была понятной.

– Они уже заявили мне, что на жизнь Морозова покушался шпион. Требовали, чтобы стрельцы помогли им в поиске у реки, – сказал он. Но затем успокоил: – Царь создаёт Приказ Тайных дел. Мы припишем тебя к приказу. Они не посмеют объявить войну тому, кто принят на царскую службу. Во всяком случае, открыто и безнаказанно. – После чего спросил о главном: – Так что ж тебе удалось подслушать?

Борис Дракон не стал дольше тянуть подробный отчёт, пересказал ему всё, что узнал.

14. Где Удача?

Будто вылетая цветастой птицей из кремлёвского гнезда, царский вестовой серой ранью проскакал через Боровицкие ворота и, подстегнув коня, как на крыльях, пронёсся к берегу реки и вдоль него поспешил к Зарядью. Миновав Васильевский спуск, он свернул на улицу, будя за сплошными заборами вялый собачий брёх.

Осадил аргамака он у крепких ворот двора Ордин‑Нащокина. Требовательно постучал рукоятью плети по частоколу, чем донельзя разозлил дворовых псов. Кто‑то выглянул в оконце калитки, затем остервенелых псов грубыми окриками заставили захлебнуться лаем, загнали в будку, заперли её. Наконец ворота приоткрылись, впуская конного вестового в подворье. Осознавая собственную значимость, он проехал прямо к резному крыльцу с недавно просмоленным навесом. Спешился, оставил аргамака заботам сумрачного конюшенного и поднялся на крыльцо. Без тени смущения тем, что его никто не приглашал, так же уверенно переступил через порог в переднюю. Дверь слева быстро закрыли изнутри девичьей горницы, но он успел увидать не разобранную постель, а на ней лежащую в одежде дочь хозяина, – она, казалась, бледной и заплаканной. Догадавшись, что в доме связанный с девичьими любовными переживаниями разлад, он не удивился незамедлительному появлению наверху, из рабочей комнаты, сумрачного Ордин‑Нащокина. Тот вышел в персидском халате, и вид у него был такой, словно он всю ночь промучился бессонницей.

Вестовой нетерпеливо подождал знака, приглашения хозяина подняться к нему, после чего застучал сапогами по ступеням лестницы, вынул из обшитого золочёной вязью рукава красного кафтана запечатанное царской печатью письмо. Привычно сорвав шёлковую нитку вместе с сургучом, Ордин‑Нащокин развернул бумагу и скоро пробежал глазами по написанным строкам. И без того далёкий от весёлья, он при чтении заметно мрачнел, а под конец стал похож на тяжёлую предгрозовую тучу. На шум прибытия раннего и нежданного гостя из своей комнатки под лестницей появился наспех одетый секретарь с деловыми бумагами, задрал голову и застыл при виде личного царского вестового, о чём он узнал по яркой одежде и вышитому золотом гербу на рукаве.

– Царь Удачу Тибетцева требует, – не глядя вниз, Ордин‑Нащокин многозначительно объяснил для него причину, по которой держал в руках письмо. – К вечеру требует. Не найдёшь – сам к царю для ответа пойдёшь.

Секретарь побелел, как мел; покрасневшие из‑за короткого и тревожного сна глаза забегали, будто у загнанного в угол зайца. Бумаги выскользнули из его трясущихся пальцев, стаей белых птах разлетелись, приземляясь по всему полу. Непослушными руками он стал собирать их, часть теряя опять. Вестовой гордо откланялся, де, его это не касается, и сбежал вниз и наружу. У конюшни сразу же вдел ногу в стремя, удобно уселся в поскрипывающем седле и выехал на своём аргамаке за ворота на улицу, где опять растревожил собак, под их лай помчался обратно, доложить о выполненном поручении.