Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

– Прости, брат. Ты прав, – сказал он.

Разгневанный Тамар лишь кивнул.

Увидев, что чужеземцы крушат лодки, из убогоньких хижин выскочили рыбаки. Они громко кричали и размахивали руками. Но грозный вид обнаженных клинков умерил их пыл.

Рыбаки сбились в кучку и наблюдали в злобном молчании за тем, как чужаки рубили мачты, пробивали днища и сталкивали остовы лодок в глубокие воды, чтобы пенистая пучина поглотила и унесла их дальше от берега.

С закатом братья оттолкнули от берега последнюю лодку и последовали за ней сквозь холодные волны, чтобы забраться внутрь, перемахнув через борт. Джелал ад-Дин поднял маленький парус и поймал морской бриз, который в тот же миг будто воскресил его дух к новой жизни. Братья оставили лошадей на берегу, и рыбаки недоуменно взяли их за поводья. Эти странные люди все еще слали проклятия вслед чужакам, хотя добрые кони стоили намного дороже их обветшалых лодок. Когда ветер усилился, Джелал ад-Дин сел на корме и опустил в воду руль, отвязав веревку, которая удерживала его в одном положении. В последних лучах догоравшего солнца посреди глади моря показалась белая полоса волн, бьющихся о берег маленького островка. Встав на курс, Джелал ад-Дин посмотрел на отца. Теперь, когда земля осталась далеко позади, немое спокойствие понемногу овладевало им. Ему оставалось недолго, и старик по праву заслужил спокойную смерть.

Глава 24

Название города Самарканд означало «город из камня», и, глядя на его мощные стены, Чингис понимал, за что город получил свое имя. Из всех городов, что видывал хан до сих пор, лишь Яньцзин более или менее походил на крепость. За толстыми стенами Самарканда многочисленные минареты вздымались высоко в небо. Город располагался на заливных равнинах вдоль реки, несущей свои мутные воды меж двух огромных озер, поэтому почвы здесь были чрезвычайно богаты. С тех пор как Чингис вторгся во владения хорезмшахов, такие плодородные земли он видел впервые. Неудивительно, что этот город был подлинным бриллиантом в ожерелье шаха Ала ад-Дина Мухаммеда. Ни пыли, ни песков. Город стоял на перекрестке торговых путей, давая приют и защиту купцам, везущим свои товары за тысячи миль во все концы света. Их караваны медленно шли по равнинам, привозя в Самарканд китайский шелк, и двигались дальше на запад, груженные самаркандским зерном. Так было в мирные времена. Но теперь в торговле наступило затишье. Чингис нарушил связи, благодаря которым города сообщались друг с другом и богатели. Пали Отрар и Бухара. На северо-востоке Джелме, Хасар и Хачиун громили другие города, приводя их к покорности. Чингис был близок к тому, чтобы окончательно переломить хребет хорезмийской торговли. Без торговли и сообщений города оказались изолированными друг от друга и только терпели нужду и убытки, дожидаясь прихода войск своего шаха. И пока тот оставался в живых, одного развала торговли было еще очень мало.

Вдали поднимался в небо белый дымок последнего торгового каравана, пытавшегося достичь Самарканда до появления Чингиса в его окрестностях. Теперь никто не попадет в город до тех пор, пока монголы не покинут эти места. Чингис снова задумался над словами Тэмуге о необходимости постоянного управления завоеванными землями. Идея пришлась по нраву, но пока что оставалась неосуществимой мечтой. Однако Чингис уже был не молод, и, когда по утрам ломило спину, ему начинало казаться, что мир продолжает свой бег уже без него. Народ хана никогда не беспокоился о постоянстве. Вместе со смертью наступало и избавление от мирских забот. Быть может, потому, что хан видел другие империи, он мог представить себе еще одну, существующую дольше, чем его жизнь. Ему нравилось думать о тех, кто и после его смерти еще долго будет править от его имени. Эта мысль исподволь пробуждала в нем нечто такое, чему названия он пока и сам не знал.

В то время как Чингис размышлял, тумены Джучи и Чагатая возвращались от городских стен. Все утро они объезжали город на довольно близком расстоянии, чтобы нагнать страху на его жителей. Монголы установили напротив Самарканда белый шатер, объявив тем самым о начале осады, но ворота оставались закрытыми. Через некоторое время белый шатер заменят красным, затем поставят на его месте черный в знак того, что все население города будет истреблено.

С исчезновением шаха некому было возглавить организацию защиты Хорезма, и каждому городу приходилось сражаться с врагом в одиночку. Такое положение дел весьма устраивало Чингиса. Пока хорезмийские города были разобщены, он бил их по одному. Хватало сил двух-трех туменов, чтобы сломить сопротивление одного города и перейти к следующему, оставив за собой пепелище. Это была война на условиях хана, предпочитавшего осаждать города и разбивать их малочисленные гарнизоны. Переводчики заявили ему, что за стенами Самарканда проживало полмиллиона людей, а теперь, когда опустели все окрестные земли, население города, должно быть, возросло еще больше. Толмачи полагали, что их расчеты сильно впечатлят хана, но он видел Яньцзин, и цифры не смущали его.

Хан и его люди безнаказанно разъезжали по чужой земле, и тем, кто жил за каменной стеной, оставалось только ждать и дрожать от страха. Чингису даже сложно было представить, что он смог бы выбрать такую жизнь, предпочтя ее возможности ездить в седле и двигаться в любом направлении, куда бы ни пожелал. Но мир менялся вокруг него, и каждый день Чингис проводил в борьбе с новыми мыслями. Его войска прошли до холодных безлюдных пустошей на севере и достигли Корё на далеком востоке. Чингис считал покоренными эти страны. Но теперь они остались далеко от него. Они восстановят силу и забудут, что обещали монгольскому хану дань и повиновение.

Представив, как жители городов возводят новые стены и предают забвению прошлое, Чингис хмуро поджал губы. Мысль об этом не давала хану покоя. Когда он валил человека на землю, тот оставался лежать, но городу хватало сил, чтобы подняться.

Затем он вспомнил Отрар. Город превратили в безжизненные руины. От некогда крепких стен не оставили камня на камне, и Чингис сомневался, что город отстроится вновь даже спустя сотню лет. Быть может, чтобы умертвить город, нужно глубоко вонзить в него нож, а потом вертеть им во всех направлениях до последнего издыхания врага. Против такой перспективы хан как будто не возражал.

Чингис медленно объезжал Самарканд, когда думы хана прервали глухие звуки сигнального рога. Чингис потянул поводья и закрутил головой, пытаясь лучше расслышать сигнал. Джучи и Чагатай тоже услышали сигнал, хан это заметил. На полпути между ханом и городом они остановились и стали слушать.

Вдали показались дозорные. Всадники мчались во весь опор. Чингис был почти уверен, что сигнал подавали они. Неужели приближались враги? Такое было возможно.

В тот самый миг, когда его лошадь потянулась губами за пучком сухой травы, Чингис увидел, что ворота Самарканда открылись и наружу выкатилась колонна всадников. Хан только осклабил зубы, приветствуя самоуверенность своих врагов. В его распоряжении помимо десяти тысяч ветеранов собственного войска находился еще и тумен Джебе. С этими силами да с туменами Джучи и Чагатая они могли раздавить любую армию, какую только способен был изрыгнуть Самарканд.

Когда дозорные домчались до хана, их кони совершенно выбились из сил от бешеной скачки.

– Вооруженные люди на востоке, хан, – объявил первый из всадников, опередив двух других. – Войско хорезмийцев числом с три наших тумена.

Чингис тихо выругался. Один из городов все-таки поддержал Самарканд. Джучи и Чагатай встретят их. Хан принимал решения быстро, чтобы люди видели в его ответах только уверенность.

– Скачите к моим сыновьям, – велел Чингис дозорному, несмотря на то что юноша уже дышал, как загнанная собака на жарком солнце. – Пусть атакуют войско с востока. Я выступлю против самаркандского гарнизона.

Тумены сыновей быстро умчались, оставив Чингиса только с двадцатью тысячами воинов. Шеренги его всадников выстроились неглубоким полумесяцем, двумя флангами по обе стороны от хана, готовые взять врага в клещи.