На земле штиптаров

— Халеф, если все было именно так, ты заслуживаешь плетки!

— Я заслуживаю твоей похвалы, сиди, и ничего другого. Если ты воздашь мне хвалу, я буду доволен, как был доволен, когда трактирщик принес мне кушанья, которые, как видишь, мирно улеглись в эту корзину.

— Тебе ничего не надо было брать!

— Прости, сиди! Если бы я ничего не взял, то мы ничего не могли бы и дать сейчас.

— Нет, могли!

— Но ничего из того, что мигом успокоит голод этих маленьких человечков. Впрочем, я отказывался, пока едва не лишился жизни. Я говорил, что мне нужно твое позволение и я не могу ничего взять, пока тебя нет рядом. Я привел все возражения, какие только могли бы придумать все халифы [13], но трактирщик настаивал на своем. Он разъяснил, что дарит не мне, а тебе. Это смягчило мое доброе сердце; я сдался. И для вящей уверенности я держался подальше от даров. Они предназначались тебе, а поскольку трактирщик не мог самолично передать их, я отыскал тебе полномочную замену в виде этих сапог и сам ушел восвояси. Когда же, к своей радости, я увидел их снова, они, изрядно раздавшись в размерах, изобиловали дарами милой фауны и прелестной флоры. Я передал трактирщику твою благодарность, произнеся подобающую речь, набил доверху сапоги, а затем крепко приторочил их позади седла. Если я согрешил, прошу тебя милостиво отнестись к моему проступку.

На этого милого сорванца невозможно было сердиться. Я был уверен, что ему не пришло бы в голову выпрашивать у трактирщика подарки. Халеф на такое был не способен, ведь он обладал исключительным чувством чести. Но он любил немного поддразнивать меня, и его очень радовало, когда я делал вид, что он сумел меня задеть.

— Наказание тебе определю потом, — пригрозил я ему. — По крайней мере, тебе придется надолго отказаться от своего любимого кушанья. Невинным курочкам не скоро доведется по твоей милости расстаться со своими цыплятками.

— Так я бы согласился и на молоденького петушка, сиди. По мне, и он был бы таким же аппетитным, как эти яблоки, которые пришлись по вкусу малышам.

Тем временем дети столпились вокруг корзины; сперва они принялись за яблоки. Было весело смотреть за тем, как резво работают их крохотные рты. От радости у старика выступили слезы на глазах. Его сын вложил ему в руку кусок мяса, но он не ел; на радостях он забыл даже, что его внуки теперь накормлены.

Корзинщик протянул каждому из нас руку и сказал, обращаясь ко мне:

— Господин, повторю, что мне было бы очень приятно, если бы я мог оказать тебе хоть какую-то услугу. Разве нельзя?

— Да, ты можешь оказать мне одну услугу. Я даже попрошу тебя об этом.

— Говори!

— Доведи нас до Ташкея.

— Хорошо, хорошо! Когда отправимся, господин?

— Пока еще не знаю. Приходи завтра поутру в Радовиш; тогда я скажу тебе.

— Где я тебя встречу?

— Гм, тоже пока еще не знаю. Ты не подскажешь мне конак, где можно было бы остановиться?

— Лучше всего тебе поселиться в гостинице «У высоких ворот»! Я знаю хозяина и проведу тебя туда.

— Не нужно, ты и так устал.

— О, до Радовиша я легко дойду. Мы будем там через четверть часа. Я рекомендую тебя хозяину, ведь иногда я подрабатываю там и он считается со мной, хотя я простой бедняк. Завтра утром я навещу тебя, чтобы узнать, когда ты отправишься в Ташкей.

— Все зависит от моей ноги, я поранил ее. В городе есть хороший врач, на которого можно положиться?

— Если ты имеешь в виду хирурга, то есть тут один известный всем врач; он лечит людей и зверей от всего. Он даже умеет прививать оспу, а в этом никто здесь не разбирается.

— Понятно, что это чудо-врач! Но нам надо обговорить с тобой, какой бакшиш ты получишь.

— За что, господин?

— За то, что доведешь нас до Ташкея.

— Господин, я ничего не возьму!

— А я не хочу, чтобы ты делал что-то даром.

— Вы и так уже щедро одарили нас.

— Это был подарок, а еще ты заработаешь. Не надо путать одно с другим.

— Я не могу требовать с тебя денег — мне будет стыдно.

— Хорошо, мы не будем тебе платить; мы дадим бакшиш твоему отцу.

Я попросил Халефа протянуть мне бумажник и кошелек и подозвал старика. Увидев в своей скрюченной руке пятьдесят пиастров, он потерял рассудок от радости и попытался вернуть мне большую часть денег.

— Я не приму назад ни одного пиастра, — решительно сказал я.

— Тогда я не знаю, как мне тебя благодарить, — ответил он. — Пусть хаким поскорее вылечит твою ногу!

— Надеемся на это. Но скажи, кюфеджи, как зовут этого знаменитого врача?

— Его зовут Чефаташ [14].

— О горе! Если он лечит так, как подобает его имени, то увольте, благодарю за такую помощь.

— Напрасно беспокоишься, — утешил меня корзинщик. — Он наложит тебе пластырь на ногу; он отлично разбирается в этом. Ты и не вспомнишь про его имя.

— Хорошо, хочешь идти с нами, идем сейчас!

Он захватил с собой еду, чтобы перекусить по дороге, и мы тронулись в путь. Через четверть часа мы достигли города. Наш проводник провел нас через базар; мы вошли в какой-то переулок и, миновав ворота, очутились в просторном и хорошо ухоженном дворе. Халеф и проводник направились к хозяину. Я же остался в седле, чтобы не утомлять лишний раз свою больную ногу.

Вскоре оба привели с собой хозяина, который, рассыпаясь в любезностях и извинениях, объяснил, что, к сожалению, он располагает лишь небольшой комнатушкой, примыкающей к общей гостиной. Здесь было не принято, чтобы приезжие требовали себе отдельную комнату; таковой не сыщется во всем городе. Мою комнату тоже надо сперва убрать и обустроить, посему я мог бы какое-то время потесниться в гостиной.

Я был доволен объяснением и спешился. О горе! Нога опухла. Всякий раз, наступая на нее, я ощущал боль. Мне пришлось опираться на Оско.

Мы вошли в гостиную — там никого не было. Я уселся в самый дальний угол, возле двери, которая вела в комнату, отведенную мне. Халеф, Омар и Оско вернулись во двор, чтобы позаботиться о лошадях.

В дороге я и не думал о том, что надо переодеться. Среди фанатичного населения носить непривычную одежду было очень опасно, но здесь это было не так важно.

Корзинщик вызвался привести мне врача, и я согласился. Едва он вышел, как в помещение вошел гость. Я сидел спиной к двери и потому повернулся вполоборота, чтобы взглянуть на него. Это был не кто иной, как бакаджи Тома — посыльный, который выдал нас «пегим».

«Ну что ж, лишь бы хаджи тебя не увидел!» — подумал я и снова повернулся, чтобы больше не иметь с ним никаких дел. Ему же это не пришло в голову. Быть может, ему хотелось немного поболтать. Кроме меня, здесь никого не было. Он несколько раз прошелся по комнате, а потом остановился передо мной и спросил:

— Ты здесь чужой?

Я сделал вид, будто не слышал вопроса.

— Ты здесь чужой? — повторил он, повысив голос.

— Да, — теперь ответил я.

— Ночуешь сегодня здесь?

— Пока еще не знаю.

— Откуда ты?

— Из Стамбула.

— Ага, из столицы, что красит румянцем облик мира! Ты очень счастливый человек, ты живешь неподалеку от падишаха.

— Его близость приносит счастье лишь добрым людям.

— Ты полагаешь, что там много злых людей?

— Как и везде.

— Кто же ты?

— Писец.

— Стало быть, ты ученый. Люблю беседовать с такими людьми.

— Но я не люблю пускаться в разговоры.

— О Аллах! Какой же ты брюзга! А я хотел спросить тебя, не позволишь ли сесть мне рядом.

— Позволю, но тебя это не обрадует.

— Почему же?

— Мое лицо нравится не всем.

— Так я посмотрю, понравится ли мне.

Он сел за мой стол, расположившись на скамье, стоявшей напротив, и посмотрел на меня.

Гримасу, что он состроил, не описать. Тюрбан на моей голове и очки на носу ввели его в заблуждение, хотя мое лицо ничуть не изменилось. И вот теперь рот его раскрылся, брови вытянулись, а взгляд, обращенный ко мне, застыл, так что мне пришлось изрядно напрячься, чтобы не рассмеяться во весь голос.