Капитан Сатана или приключения Сирано де Бержерака

— Стало быть, мне придется ехать?

— Да, завтра утром, если Бог даст, поедешь.

— А долго будет продолжаться это путешествие?

— Это будет зависеть от твоей расторопности и аллюра твоей лошади. До вечера!

— До вечера, — ответил слуга, не смея больше надоедать вопросами.

— Как раз успел вовремя! — проговорил старик, поднимаясь с пола, и, сообразив, что до вечера ему не придется услышать ничего интересного, он, кашляя и хромая, сошел вниз в столовую, где, к недоумению хозяина, помнившего его прежние слова, велел Варваре приготовить себе яичницу, жаркое и кружку пива. Быстро окончив обед и разложив перед собой бумаги, он принялся что-то писать.

Хозяин, любопытный, как все ему подобные люди, предполагая, что старик беседует с музами, тихо приблизился к его столу и вежливо осведомился о его занятии.

— Ах, мой герой так трудно дается мне, вот уже двадцатый раз начинаю его главный монолог и вижу, что это грубое, аляповатое подражание несравненному, великому Бержераку! — проговорил, кашляя, старик. — Первый попавшийся отрывок из его стихотворения в тысячу раз больше стоит всего, что я мог выжать из моей бестолковой головы! Выслушайте только это место из его неподражаемой «Агриппины».

Забросив трагическим жестом салфетку через плечо, широко взмахнув рукой и страшно вращая глазами, он воскликнул с пафосом:

— «О нет, я ее ненавижу! Я ненавижу ее всей душой!» Это говорит Сежанус! — произнес старик, поясняя. — «Нет! Я ненавижу ее в душе! И хотя она обожает меня и готова жертвовать мужем, братом, племянниками, она для меня ужасна! Я не могу приручить свое сердце к ее страсти, а ее благодеяния внушают мне отвращение!» — крикнул он так, что хозяин от страха шарахнулся в сторону.

— Как это величаво, как прекрасно! — воскликнул старик с восторгом. — Эти стихи подавляют меня своим величием, и после них я не хочу профанировать искусство своей пачкотней. Уж лучше налейте мне кружку вина!

«Кажется, он чувствует больше пристрастия к Бахусу, чем к музам!» — пробормотал хозяин про себя.

После этого замечания, доказывавшего некоторую осведомленность его в области мифологии, хозяин с почтением взглянул на поэта и поспешил исполнить его требование.

В поэтическом энтузиазме старик незаметно осушил кружку вина, а хозяин с приятной улыбкой поддерживал столь выгодное для него волнение поэта.

Окончив вторую кружку, старик окинул комнату посоловевшими глазами, поклевал несколько раз носом и, кашлянув раза два, медленно опустил голову на стол и вскоре совсем соскользнул под стол, откуда и донесся его могучий храп с присвистыванием.

Был уже поздний вечер, когда к воротам гостиницы подъехал всадник на сильной серой лошади. Легко соскочив с седла и привязав лошадь к железному кольцу у ворот, он шумно вошел в зал, немилосердно стуча высокими охотничьими сапогами и гремя огромными шпорами. Это был не кто иной, как Кастильян.

Лишь только он скрылся на лестнице, ведущей в квартиру Бержерака, как пьяный старик проснулся, потер глаза и, оглашая комнату могучими протяжными зевками, выполз из-под стола.

— Я хорошо вздремнул! — покачиваясь и покашливая, обратился он к удивленному хозяину. — Да, это немного подкрепило мои слабые силы, но… недостаточно… надо продолжить. Будьте добры, дайте свечу.

— Прикажете проводить вас?

— Нет, не надо, я уж как-нибудь… сам! — и, пошатываясь, он пошел к лестнице.

Войдя к себе в номер, он мигом стряхнул с себя притворное опьянение и, заперев дверь, снова прижался ухом к отверстию в полу.

XVIII

— Ну, сколько? — коротко спросил Сирано при виде Кастильяна.

— Тысячу двести пистолей!

— Ого, порядочный жид. Двести пистолей сверх ожидания!

— Он сказал, что если вы захотите продать этот перстень, так он добавит вам еще четвертую часть этой суммы.

— Понимаю, вероятно, он стоит раза в три больше. Но дело не в этом. Сколько у тебя осталось денег?

— За лошадь я заплатил двести пистолей, экипировка обошлась мне в пятьдесят пистолей, осталось девятьсот пятьдесят.

— Двести возьми с собой, остальное положи туда, в ящик.

Разделив деньги, слуга спрятал свою часть в карман.

— Теперь, сын мой, обрати свой слух и внимание на мои слова. Не будь у меня этой проклятой раны, я и не беспокоил бы тебя этим поручением, а завтра же сам бы поскакал в Перигор. Но сам знаешь, мне нужно самое малое неделю оставаться в абсолютном покое. Между тем ожидать выздоровления значило бы настолько же продлить страдания бедного Мануэля. Поэтому я решил послать тебя.

— Что же я должен сделать?

— Отвези это письмо Жаку, знаешь, тому, о котором я так много говорил тебе!

— Я счастлив, что наконец увижу его!

— Он славный малый, по отнесется к тебе, вероятно, сначала с недоверием, так как я предупредил его остерегаться всяких подлогов и хитростей. Когда же он хорошенько вникнет в мое письмо, тогда сомнения его исчезнут и он поедет вместе с тобой и привезет сюда это драгоценное письмо, содержание которого ни тебе, ни ему не известно.

— Разве нельзя мне самому привезти это письмо?

— Послушай, ты ведь знаешь, я не труслив; но не забывай, дитя мое, что осторожность — мать всех добродетелей. И уж раз я прошу Жака сопровождать тебя, то, значит, так надо.

Кастильян молча поклонился.

— Дело, которое я тебе поручаю, не совсем безопасно. Роланд де Лембра будет стараться всеми силами достать это письмо. Он не задумается окружить нас шпионами. Возможно, что нельзя будет избежать стычек, а мне было бы очень не па руку быть побежденным.

— Хорошо. Приказания ваши будут в точности исполнены.

— Чтобы убедить тебя в серьезности этой задачи, я прибавлю, что, лишь только рана моя позволит мне сесть «а лошадь, я сейчас же последую за тобой!

— Вы поедете нам навстречу?

— Да, я поеду к Колиньяку и буду там ждать вас. Теперь все сказано. Давай твою руку, и завтра на рассвете ты отправишься в путь. Иди приготавливайся к дороге и оставь меня одного: мне что-то чертовски хочется спать!

Пожав протянутую руку, Кастильян поклонился и тихо вышел из комнаты, затем отправился к Сусанне с просьбой зашить ему господское письмо. Служанка с (готовностью исполнила его просьбу, отпорола подкладку кафтана и тщательно зашила под нее письмо Сирано к Жаку Лонгепе. Смело расцеловав ее в обе щеки за оказанную любезность, Кастильян отправился к себе. По дороге он зашел еще в коридор и, кликнув хозяина, приказал ему поставить лошадь в конюшню, а сам, не раздеваясь, бросился на свою кровать. Как раз в это время ближайшие часы пробили девять.

Час спустя из замка Фавентин вышел граф Роланд в сопровождении слуг, вооруженных кнутами, шпагами и фонарями, необходимыми в этот поздний час, когда улицы Парижа наполнялись различными бродягами, выползавшими из мрачных кварталов города. Вернувшись домой, граф хотел уже ложиться спать, как вдруг в дверь осторожно постучали.

— Кто там? Это ты, Блезоа?

— Да, граф!

— Чего тебе?

— Там вас спрашивает какой-то незнакомец.

— В одиннадцатом часу ночи? Что за дерзость?

— Он говорит, что пришел по весьма спешному делу. Какие-то известия относительно господина Сирано де Бержерака.

— Хорошо, впусти его и зажги свечу, но если ты беспокоишь меня из-за какой-нибудь глупости, то смотри, поплатишься за это!

Слуга раскрыл дверь и вошел в комнату с зажженным канделябром в руке.

За ним, униженно кланяясь, вошел знакомый нам старик-поэт, подражатель и почитатель Бержерака, иначе говоря, таинственный слушатель интимных бесед Сирано — Матурин Леско.

Вся его фигура была так жалка и вместе с тем комична, он так приниженно, суетливо кланялся, дрожа всем своим старческим телом, одетым в старый камзол и коротенькие брюки, что граф, несмотря на свое скверное настроение, невольно рассмеялся при виде этого забавного старикашки.