Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Хасар слегка оглушил наместника кулаком по голове. Потом вытянул свои руки, давая ему понять, что нужно делать. Иналчук выразил протест громким криком. Даже меч, приставленный к его горлу, не мог заставить его поднять руки. Разъяренный Хасар схватил наместника за руку и, приставив ее локтем к своему колену, сломал об него кость, словно палку. Иналчук громко кричал, но по-прежнему сопротивлялся. Чингис одобрительно кивнул, и Хасар обошел вокруг наместника, чтобы сломать другую руку.

– Делай, что они велят, брат! – сорвался толмач. – Может быть, ты останешься жив!

Иналчук услышал его слова сквозь отчаяние и рыдание и послушно протянул связанные руки, поддерживая одной другую. Чингис кивнул кузнецам, и те наклонили котел, выливая серебро через край.

Струя кипящего металла покатилась на ладони наместника, будто он собирал искрящуюся серебряную влагу дождя. Иналчук раскрыл рот, чтобы закричать, но не смог издать ни звука. От жара пальцы спаялись, плоть таяла, словно глина.

Наместник отдернул руки назад, неосторожно брызнув раскаленным металлом себе на лицо. Изо рта вытекла черная каша, губы превратились в спекшуюся, глиноподобную массу. Когда Чингис встал над ним, глаза наместника были пусты, и хан с интересом рассматривал его руки, ставшие теперь как будто раза в два больше своего естественного размера.

– Из-за тебя я пришел в эти пустынные земли, – сказал Чингис дрожащей фигуре. – Я предлагал тебе мир и торговлю, а ты прислал мне головы моих людей. Теперь я дал тебе твое драгоценное серебро.

Иналчук ничего не сказал, беззвучно шевеля губами.

– Разве у тебя не найдется для меня слов благодарности? – продолжал Чингис. – У тебя пересохло горло? Тогда прими от меня этот напиток и утоли жажду. И может быть, ты услышишь слабое эхо той боли, которую ты причинил мне.

Переводчик онемел от ужаса, но Иналчук все равно ничего не слышал. Кузнецы опрокинули котел и вылили остатки металла наместнику на лицо, но хан уже потерял к нему интерес и перевел взгляд на другой объект. Умасленную бороду наместника спалил огонь, рот до краев наполнила желтоватая жижа, но Чингис по-прежнему смотрел на людей, стоявших на городских стенах. Многие отвернулись, поняв наконец, что смерть уже спешит и за ними.

– Катапульты готовы, Хасар, – сказал Чингис, не сводя глаз со стен. – Завтра с рассвета начинай ломать стены. Я хочу, чтобы не осталось камня на камне. После нашего ухода Отрар никогда не подымется из руин. Город исчезнет с лица земли со всеми его обитателями.

Полностью разделяя ненависть брата, Хасар поклонился:

– Как прикажешь, мой повелитель.

Напрягая слух, Старец стоял возле крошечной решетки, вмонтированной высоко в стене камеры. Он видел только бледные очертания в темноте, но слышал шорохи юного тела, пробудившегося от наркотического сна. Старец был терпелив и потому ждал. Сколько же раз он руководил юношей, совершая ритуал пробуждения? Своему новобранцу он показывал сад во всем его великолепии, усиленном наркотическим снадобьем, что добавлялось в сладкое, как сироп, вино. Юноше показали рай, но теперь, в полутьме, его взору предстанет ад.

Услышав испуганный возглас внизу, Старец тихо улыбнулся. Ему припомнились и страх, и смятение, которые испытал он сам уже так много лет назад.

В маленькой камере смердело трупами. Тела с обмякшей плотью лежали сверху на юном воине. Старик слышал его шепот и всхлипывания, когда молодой человек пробирался сквозь завал онемевших конечностей. А ведь казалось, что всего пару секунд назад он еще сидел в удивительном и безумно прекрасном месте. Старец создал совершенный сад и тщательно отобрал женщин, учтя каждую мелочь. Это были изысканные создания, а наркотик воспламенил юношу до того, что даже легкое прикосновение к его коже едва не сводило с ума. Потом он лишь на один короткий миг закрыл глаза, а очнулся уже среди зловонных трупов.

Старец напряг зрение, вгляделся во мрак. Там было заметно движение, проблески силуэтов. Юноша сбрасывал мертвые тела вниз. Его руки наверняка ощущали гнилое мясо и, возможно, даже копошащихся червей. Юноша стонал, его рвало. Зловонный запах был невыносим, и Старец прижал к носу мешочек с ароматными розовыми лепестками. Он ждал. Каждое мгновение будоражило нервы, но он был мастером своего дела.

В этом тесном мирке склизкой смерти юноша был обнажен. Он срывал кусочки блестящей кожи, прилипшие к его телу. Юный рассудок был еще слишком раним для таких испытаний, сердце, должно быть, билось на пределе возможного. Старец знал, что только очень молодые люди могли бы пережить такой опыт, да и те впоследствии вспоминали бы его до конца своих дней.

Внезапно осознав, с чем он имеет дело, юноша в ужасе закричал. Представив, что тот мог бы сейчас вообразить, Старец улыбнулся и приготовил лампу, которая стояла у него в ногах, чтобы случайные отблески света не испортили урок. Внизу отрок обратился к Аллаху с молитвой об избавлении из зловонной обители ада.

Когда Старец распахнул дверь камеры, свет лампы рассеял мрак и ослепил юношу. Прикрывая глаза руками, тот попятился назад. От страха и неожиданности его мочевой пузырь сжался, и, к удовольствию Старца, послышалось журчание горячей мочи. Он хорошо рассчитал момент. Из-под сжатых ладоней юноши брызнули слезы.

– Я показал тебе рай, – сказал Старец. – И показал тебе ад. Должен ли я оставить тебя здесь на тысячу лет или вернуть в наш мир? Твое будущее зависит от того, насколько преданно ты будешь следовать мне. Иначе говоря, от того, к чему склонится твоя душа. Готов ли ты посвятить свою жизнь мне, чтобы я смог использовать ее так, как сочту нужным?

Юноше уже исполнилось пятнадцать. Когда он опустился на колени и зарыдал, наркотический дурман окончательно покинул его молодое тело, оставив в нем слабость и дрожь.

– Пожалуйста! Все, что прикажете! Я в ваших руках, – всхлипывая, ответил он.

На всякий случай он все еще прикрывал глаза. А вдруг видение исчезнет и он снова останется в одиночестве?

Старец приставил к губам подростка чашечку и дал подышать камедью. Говорили, что она придает храбрости. Юноша жадно глотал, и пурпурное вино текло по его обнаженной груди, плечам и рукам. Старец крякнул от удовольствия, когда молодой человек тяжело повалился на спину. Его мысли сбились, голова закружилась, ощущения притупились.

Очнулся он уже на чистой постели в покоях из голого камня, где-то посреди крепости, служившей Старцу убежищем от внешнего мира. Рядом никого не оказалось, воспоминания о недавно пережитом ужасе вернулись, и юноша всплакнул, не зная о том, что за ним по-прежнему наблюдают. Когда он спустил ноги на пол и попытался встать, то был полон решимости никогда больше не видеть демонов смрадного подземелья. Юноша содрогнулся. Память еще хранила яркие образы оживающих мертвецов. Они вставали, смотрели на него пустыми глазами. И каждое новое воспоминание было страшнее предыдущего. Подросток подумал бы, что, наверное, просто сошел с ума, если бы не виды дивного сада, которые тоже были еще свежи в его памяти. Умиротворение и покой, наполнявшие сад, оберегали юношу. Даже в аду.

Деревянная дверь комнаты отворилась, и юноша наконец глубоко вздохнул, очутившись перед могущественным человеком, который вызволил его из того ужасного места. Старец был невысок и коренаст. Свирепые глаза горели на смуглом, красноватом лице. У него была великолепная, умащенная драгоценным маслом борода, но одет он был, как всегда, просто, как и подобало тому, кто отказался от преходящего тлена сокровищ. Юноша пал ниц перед своим спасителем и распростерся на холодном каменном полу в благодарность за избавление.

– Теперь ты все понимаешь, – тихо сказал Старец. – Я взял тебя за руку и показал радость триумфа и горе падения. Что выберешь ты, когда придет время?

– Я выберу радость триумфа, учитель, – дрожа, ответил юноша.

– Твоя жизнь – лишь полет птицы в освещенной комнате. Ты летишь из вечного мрака, чтобы снова исчезнуть в бесконечной ночи. Полет длится совсем недолго. Комната не имеет значения. Твоя жизнь не имеет значения. Важно только то, как ты подготовишься к новой.