Полина

Меня видели там утром, поэтому боялись, чтобы я вновь не проникла туда. К счастью, граф ранее показал мне другой вход.

Я прошла позади своей постели, отодвинула перегородку и очутилась в библиотеке.

Твердыми шагами без размышлений я подошла к потайной двери, вынула том, скрывавший кнопку, надавила ее, и дверь отворилась.

Лестница представляла собой тесный проход для одного человека; я спустилась по ней на три этажа, прислушиваясь на каждом шагу. Но все было тихо.

В конце третьего этажа я нашла вторую дверь; она не была заперта на замок и легко отворилась.

Я очутилась под сводом, углублявшимся по прямой линии. Пройдя его в пять минут, я нашла третью дверь и отворила ее также без труда; она выходила на другую лестницу, подобную первой, но только в два этажа. На последнем я увидела железную дверь, приоткрыла ее и услышала голоса. Тогда я погасила свечу, поставила ее на последней ступени и проскользнула в отверстие, сделанное в камине и закрытое плитой. Отодвинув ее немного, я очутилась в химической лаборатории, очень слабо освещенной: свет из соседней комнаты проникал в этот кабинет только сквозь круглое отверстие над дверью, закрытое занавесками. Окна были так плотно закрыты, что даже днем ни один луч света не мог туда проникнуть.

Я не ошиблась, сказав, что мне послышались голоса. Шум голосов шел из соседней комнаты. Я узнала голоса графа и его друзей. Подвинув кресло к двери, я встала на него и увидела другую комнату.

Граф Гораций, Макс и Генрих сидели за столом, однако оргия подходила, к концу. Малаец прислуживал им, стоя позади графа. Каждый из пирующих был одет в голубую блузу с охотничьим ножом за поясом и имел возле себя по паре пистолетов. Гораций встал, как будто желая уйти.

— Уже? — сказал ему Макс.

— Что мне здесь делать? — спросил граф.

— Пей! — предложил Генрих, наливая ему стакан.

— Прекрасное удовольствие пить с вами. После третьей бутылки вы уже пьяны как сапожники.

— Станем играть!

— Я не мошенник, чтобы обыгрывать вас, когда вы не в состоянии защищать своих денег, — сказал граф, пожимая плечами и отворачиваясь.

— Так поволочись за нашей прекрасной англичанкой; твой слуга принял меры, чтобы она не была жестока. Клянусь честью, вот славный малый. Возьми, мой милый.

Макс дал малайцу горсть золота.

— Великодушен, как вор! — сказал граф.

— Это не ответ, — возразил Макс в свою очередь. — Хочешь ты эту женщину или нет?

— Не хочу!

— Ну, так я беру ее.

— Постой! — закричал Генрих, протягивая руку, — мне кажется, что и я здесь что-нибудь значу и имею такие же права, как и другой… Кто убил мужа?

— В самом деле, он прав, — сказал, смеясь, граф. При этих словах раздался стон. Я повернула голову в сторону, откуда он раздался. На постели у колонн лежала женщина, связанная по рукам и ногам. Мое внимание было так поглощено одним предметом, что я не заметила ее сначала.

— Да, — продолжал Макс, — но кто ожидал их в Гавре? Кто прискакал сюда, чтобы известить вас?

— Черт возьми! — сказал граф. — Это становится затруднительным, и надо быть самим царем Соломоном, чтобы решить, кто имеет более прав — шпион или убийца?

— Надо, однако, это решить, — сказал Макс, — вы заставили меня думать об этой женщине, и вот я уже влюблен в нее.

— И я тоже, — сказал Генрих. — Но так как ты не думаешь о ней, то отдай ее тому, кому хочешь.

— Чтобы другой донес на меня после какой-нибудь пирушки или, как сегодня, не знал сам, что делает. О нет, господа. Вы оба красивы, оба молоды, оба богаты, вам нужно только десять минут, чтобы поволочиться. Начинайте, мои дон-жуаны.

— В самом деле, ты внушил мне прекрасную мысль, — сказал Генрих. — Пусть она сама выберет того, кто ей больше нравится.

— Согласен! — ответил Макс. — Но пусть поспешит. Объясни ей это, раз ты говоришь на всех языках.

— Охотно, — сказал Гораций. Потом, обратясь к несчастной женщине, сказал на чистом английском языке:

— Миледи, вот два разбойника, мои друзья; они оба из знатных семей, что можно доказать записями на пергаменте, если хотите. Они после раздела имений сначала промотали свое состояние, по том, находя, что все дурно устроено в обществе, возымели желание засесть на больших дорогах, по которым это общество проезжает, чтобы исправить его несправедливости и пороки и уравновесить его неравенства. Уже пять лет, к величайшей славе философии и полиции, они свято занимаются исполнением этой обязанности, которая доставляет им средства блистать в салонах Парижа и которая приведет их, как это и случилось со мной, к какому-нибудь выгодному супружеству. Тогда они перестанут играть роль Карлов Мооров и Жанов Сбогаров. В ожидании этого, так как в замке никого нет, кроме жены моей, которой я не хочу дать им, они покорнейше умоляют вас избрать того из них, кто вам больше нравится, в противном случае они возьмут вас оба. Хорошо ли я выразился по-английски, сударыня, и поняли ли вы меня?

— О, если у вас есть жалость в сердце, — вскричала бедная женщина, — убейте Меня! Убейте меня!

— Что она говорит? — пробормотал Макс.

— Она отвечает только, что это бесчестно, — сказал Гораций, — и, признаюсь, я некоторым образом согласен с ней.

— В таком случае… — сказали Генрих и Макс, вставая.

— В таком случае делайте, что хотите, — отвечал граф. Он сел, налил себе стакан шампанского и выпил.

— О, убейте меня! Убейте меня! — вскричала опять женщина, увидев двух молодых людей, готовых подойти к ней.

В эту минуту случилось то, что легко было предвидеть: Макс и Генрих, разгоряченные вином, повернулись один к другому и, раздражаемые одним желанием, бросали друг на друга гневные взгляды.

— Итак, ты не желаешь мне уступить ее? — сказал Макс.

— Нет! — отвечал Генрих.

— Ну так я возьму ее!

— Посмотрим!

— Генрих, Генрих! — сказал Макс, скрежеща зубами. — Клянусь тебе честью, что эта женщина будет принадлежать мне.

— А я клянусь жизнью, что она будет моя, и, верно, я дорожу своей жизнью больше, чем ты честью.

Они отступили назад, выхватили охотничьи ножи и стали нападать один на другого.

— Из жалости, из сострадания, во имя Неба — убейте меня! — воскликнула в третий раз связанная женщина.

— Что вы сказали? — спросил Гораций, сидя по-прежнему и адресуясь к двум молодым людям тоном начальника.

— Я сказал, — отвечал Макс, нанося удар Генриху, — что я буду иметь эту женщину.

— А я, — возразил Генрих, нападая в свою очередь на противника, — сказал, что она будет моей, и сдержу свое слово.

— Нет, — возразил Гораций, — вы оба солгали, вы не будете иметь ее.

Он взял со стола пистолет, медленно поднял его и выстрелил; пуля пролетела между сражающимися и поразила женщину в сердце.

При этом зрелище я испустила ужасный крик и упала без чувств, почти такая же мертвая, как и та, которую убили.

Глава XII

Придя в чувство, я поняла, что нахожусь в подземелье. Граф, привлеченный криком и шумом падения, нашел меня в лаборатории и, пользуясь моим обмороком, продолжавшимся несколько часов, перенес меня в подземелье. Возле меня на камне стояли лампа, стакан и лежало письмо. Стакан содержал яд; что касается письма, то я вам его перескажу.

— Неужели вы не решаетесь показать его и доверяете мне только наполовину?

— Я сожгла его, — ответила Полина, — но будьте спокойны: я не забыла из него ни одного слова.

«Полина, Вы все видели, все слышали, и мне нечего более открывать Вам: Вы знаете, кто я или, лучше, что я.

Если бы тайна, похищенная Вами, принадлежала мне одному, если бы только одна моя жизнь зависела от ее сохранности, я скорее подверг ее опасности, чем позволил бы упасть одному волосу с Вашей головы. Клянусь Вам, Полина!

Но невольная неосторожность, знак ужаса, исторгнутый у Вас воспоминанием слово, произнесенное во сне, могут привести к эшафоту не только меня, но и двух других людей. Ваша смерть обеспечивает три существования. Итак, надо, чтобы Вы умерли.