Висельник и Колесница (СИ)

Освобождённое лицо его представляло безобразное зрелище. Рану лекарь заштопал конским волосом и обильно намазал вонючей, лоснящейся мазью. Левая щека налилась цветом спелого граната и отекла настолько, что глаз лишился возможности открываться. Видимо, отёком объяснялась и появившаяся с недавнего времени гнусавость голоса. К тому же, потеря свободы движения и речи дурно отразилась на характере несчастного: вёл он себя буйно, порождая множество ненужных движений и неприятных звуков. Пришлось определить француза в кладовку и забросать тюками грязного белья.

Толстой прислушался – не слишком ли слышна из кладовки возня и весело объявил по-русски:

- У меня родился потрясающий каламбур! Вот послушай! О где же, где же наш Белье? В зловонном скрылся он белье! Выживет – его счастье, а нет – туда и дорога!

С тем и отправились. К облегчению компаньонов, Крымский мост не пострадал от пожара. Потому добрались до Хамовников без задержек и приключений. В Кавалерийских казармах, что составляли суть и главную достопримечательность здешних мест, во множестве квартировали французы. Однако это не помешало Толстому открыто заявиться на казарменный двор и отвести в конюшню обеих лошадей. В качестве платы за постой граф выдал конюху остатки колбасы Максима и большое зелёное яблоко. Плохо ли, хорошо ли, но таким образом оказалась решена задача сохранности лошадей: пусть уж лучше вражьи полчища преграждают доступ к ним, нежели будут брошены без присмотра с риском быть украденными.

Дальше пошли порознь. Максим отстал, прислонился к какому-то забору и краем глаза стал наблюдать за компаньоном, приближающимся к небольшой калитке в ажурной ограде, за которой скрывался обширный парк. Навстречу мнимому Белье вышел польский солдат и вытянул вперёд ладонь, преграждая путь. Толстой, перенятым у Франсуа жестом, также вытянул перед собой ладонь, а затем её тыльной стороной коснулся лба. Однако поляку этого оказалось недостаточно. На плохом французском он потребовал, чтобы пришелец снял бинты и показал лицо.

Максим ругнулся про себя: упрямый Американец своей дурацкой склонностью к театральщине погубил всё дело.

Но тут рядом с поляком возникла чья-то тень, и раздался смутно знакомый голос:

- Нет необходимости снимать повязку. Я узнаю собственную работу, – голос принадлежал давешнему лекарю. Часовой немедленно послушался и пропустил Толстого. За ряженым графом внутрь последовал и тот, кто, в свою очередь, рядил себя в одежды армейского врача.

«Ну-ну! Пока фортуна благоволит к этому чёртову комедианту!» – ухмыльнулся про себя Максим. – Хорошо ещё, что его не обыскали, а то бы весьма озадачились. Но каков подлый докторишка – изумительный прощелыга! Наверное, обладает немалым весом в тайном обществе».

Полковник отлепился от забора и неспешной походкой направился вдоль улицы. Зайдя за угол, он остановился, спокойно огляделся по сторонам, а затем в два молниеносных приёма перемахнул через ограду. Там оказалась рыхлая земля, поэтому особого шума прыжок не произвёл. Тем не менее, Максим ещё некоторое время таился за кустами, приглядываясь и прислушиваясь к окружающему миру. Но всё было тихо.

«Есть ещё порох в пороховницах!» – похвалил он себя и стал, крадучись, пробираться к дому, чей силуэт виднелся сквозь порядком утратившие листву деревья.

Парк являл прекрасный образчик садового искусства и свидетельствовал о весьма недурном вкусе хозяев усадьбы. Чудилось, всё вокруг специально создано для романтического времяпрепровождения: и тенистые аллеи, что, несомненно, хранят воспоминания о прогулках влюблённых; и увитая диким виноградом изящная ротонда, что тихим шёпотом убеждает в тщетности поисков иного – лучшего – приюта для поцелуев; и горбатый мосток, что перекинулся через населённый кувшинками пруд (о, сколько томных вздохов и пламенных признаний слышали те кувшинки!). В наполненном золотой осенью раю невозможной кажется сама мысль о том, что всего лишь в паре кварталов отсюда начинается адское пожарище.

Соответствовал окружающему великолепию и красивый двухэтажный особняк, увенчанный громадным бельведером^[83].

Стараясь не шуршать листвой под ногами, Максим приблизился к дому, укрылся за древесным стволом и приступил к наблюдениям. Увы, увиденное не внушало оптимизма. При ближайшем рассмотрении дом напоминал улей, переполненный злыми пчёлами. В открытых окнах обоих этажей слышалось гудение голосов, и сновали чьи-то тени. Людно было и на крыльце, где всех визитёров встречали польские солдаты, как две капли воды похожие на стражника, виденного у калитки. Визитёры же продолжали и продолжали умножаться. В мундирах и в статском, но неизменно при оружии.

«Сколько же их набралось? Уж точно, не меньше пятидесяти! – думал Максим пробираясь кустами на задний двор. – И на кой понадобилось изобретать чудные правила дуэли? Взяли бы, да обменялись с графом парой ударов шпагами, подобно братьям Белье. Так, чтоб не до смерти. Покрасовались бы недельки две с повязками, да и забыли, к чёрту, об этом деле. Так нет же, в странствующие палладины потянуло. Эх, правильно говорил в своё время Мишель Телятьев: вредное это увлечение – рыцарские романы. Следовало читать что-нибудь современное».

Одна из боковых стен оказалась глухой, что позволило Максиму незаметно для находящихся внутри подобраться к дому. Тыльная стена обрадовала ещё больше, потому что на втором этаже имела балкон, весь увитый побегами плюща. Словно перенесённый с шекспировских страниц, этот балкон, казалось, приглашал юных любовников воссоединиться со своими прелестными пассиями.

Максим помедлил, собираясь с духом, затем мысленно поблагодарил всех ветрениц из рода Трубецких, а также их благородных возлюбленных за оставленную лазейку, тщательно проверил – как закреплено оружие и решительно ухватился за толстый побег плюща, ползущий вверх. Плющ немедленно издал негодующий треск, потому что здоровенный, не чурающийся обильных застолий гвардеец в боевой экипировке намного превосходил весом любого из тех, кому в прошлом случалось пользоваться услугами гостеприимного растения. К счастью, стебель обладал выдающейся крепостью, а полковник такою же сноровкой. И вскоре пыльный носок офицерского ботфорта отыскал для себя основательную опору в виде балконного ограждения.

«Пожалуй, сегодня фортуна любит нас обоих с графом, – решил Крыжановский, когда выяснилось что в довершение прочих удачных стечений дверь балкона не заперта, а примыкающая к нему комната пуста. Пуста, но обитаема, о чём свидетельствовал царящий там неряшливый беспорядок.

Меж тем, две вещи к беспорядку отношения не имели, а аккуратно сложенные, мирно соседствовали на покрывале неразобранной кровати. То были роскошный мундир кирасирского полковника и ряса с капюшоном, подобная тем, что носят католические монахи. Только эта ряса была не из грубой ткани, а из нежного шёлка и цвет имела необычный – ярко-алый.

Максим осмотрелся. Предстояло решить, что делать дальше. В этот момент за дверью послышались тяжёлые шаги, звон шпор и голоса. Он только и успел, что выхватить саблю и встать спиной к стене, когда раздался скрип давно несмазанных петель, и в брюхо упёрлась отворившаяся дверь. Кто-то остановился на пороге, продолжая неоконченный разговор:

- …Да, сударь, я прекрасно понимаю важность привезённого послания, поэтому отдал его лично мэтру Августусу! Он сейчас как раз читает. Вас же пока прошу расположиться в соседней комнате.

Звенящие шпоры удалились дальше по коридору, а обладатель тяжёлой походки вошёл и склонился над кроватью, оказавшись спиной к Максиму. Тот отвёл руку для удара, но медлил, потому что завозмущалось всё естество: только не в спину, только не безоружного. Понимал, что перед ним враг, да не такой никчемный, как страдалец Анри Бейль, а враг настоящий. Понимал, что в его ситуации всякое рыцарство просто смешно. Понимал, что когда кирасир обернётся, то наступит конец «фортуниной любови». Всё прекрасно понимал, но ничего с собой поделать не мог.

Кирасир обернулся. Но, вопреки ожиданиям, не стал звать на помощь, а резво перескочил кровать и, оказавшись у противоположной стены, вытащил из-под подушки пистолет. Но тот ещё взводить надо, и нацеливать, и жать крючок. А Максимова сабля – уже тут как тут. Раз и два – крест накрест. Пистолет упал на пол, хорошо, что при этом не пальнул, а лишь звякнул. Тут же сверху на него рухнуло и тело хозяина. Что ж, приятно было иметь дело с воином, а не с горлопаном.