Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

Конечно же, им пришлось пройтись вместе, когда новобрачные парами стали расходиться. Я почти слышал его голос, повторяющий: «Это необходимо». (Много дней спустя я нашел обувь, в которой царь был на свадьбе, заброшенную в какой-то темный угол. Подошвы оказались подбиты войлоком на два пальца. Александр не пользовался подобными ухищрениями, принимая у себя гиганта Пора.)

Гефестион с Дрипетидой составили славную пару, оказавшись почти равными в росте.

Пиршество, затянувшись, продолжалось всю ночь. Я встретил старых друзей и даже не вспомнил, что собирался делать вид, будто разделяю общее веселье… Минули годы с той поры, как Александр впервые въехал в Сузы, пощадив город. За время похода сам царь стал легендой, тогда как здесь его именем вершились неслыханные несправедливости. Теперь горожане узнавали Александра заново. В Сузах еще помнили Кира, равно как и то, что он не осквернил святынь покоренных мидян, не обесчестил их знать и не поработил их землепашцев, а был царем обоим нашим народам. Великим чудом почитали здесь Александра — пришедшего с запада чужака, оказавшегося новым Киром. Я старался запоминать все, что говорилось за столами, дабы позже пересказать царю. Александр добился желанной цели.

Несомненно, он добился не меньшего и на брачном ложе. Стратеру поселили в царских покоях, но посещения Александра превратились в простые визиты вежливости гораздо быстрее, чем это произошло с Роксаной. Действительно, несколько дней спустя он навестил и согдианку. Возможно, для того лишь, чтобы исцелить ее уязвленные чувства, но я не уверен. Как сказал он сам, Стратера была кроткой и скромной девушкой; Александр же поклонялся огню. Роксана носила в себе пламя, даже если оно нещадно чадило. Вскоре; он пресыщался ею, но время от времени она все же вновь притягивала его к себе. Мать царя, Олимпиада, эта царственная мегера, все еще поносила его регента в каждом своем послании. Александр мог во гневе швырнуть ее письмо в угол, но вместе с ответом отправлялся и подарок, подобранный с любовью. Видимо, и впрямь есть что-то в старой поговорке о том, как мужчины избирают себе жен.

Александр достиг, чего хотел. Да — на земле моего народа.

Я был даже слишком счастлив. Раз или два, проходя мимо, я ловил на себе тяжелые взгляды македонцев, но разве не всегда завидуют тем, кого награждают своей любовью цари? Зависть эта коснулась и Гефестиона, а ведь он стоял куда выше, чем я сам. Мне и в голову не приходило, что персы по-прежнему ненавидимы, пока я не увидел Певкеста, разъезжавшего на коне в нашем традиционном одеянии. Мой народ, уже знавший цену этому человеку, приветствовал его, и тогда, едва он проехал мимо, я случайно услышал разговор двух македонцев. «Он же вылитый варвар, разве не отвратительно? Как царь может поощрять все это? И раз уж о том зашла речь, неужто царь так никогда и не опомнится?»

Про себя я отметил лица обоих, равно как и их звания. Совесть не стала бы мучить меня, если бы я решился поведать об их дерзости Александру. Но мой рассказ только причинил бы ему боль, не сослужив службы. Ведь он надеялся изменить не слова, а сердца подданных.

Вскоре Александру стало ведомо, что македонское войско уже завязло в долгах по пояс, а кредиторы требуют возврата денег. С поживой, завоеванной в походе, все они должны быть богатыми, точно князья, но они не имели понятия о том, что значит «торговаться», как это понимаем мы, персы. А потому платили двойную цену за все, что покупали, ели, выпивали или же укладывали в постель. Услыхав об этом несчастье, Александр объявил, что оплатит все счета, как если бы он еще не достаточно потратился на свадебные подарки. Вперед вышло лишь несколько человек. Вскоре военачальники отважились поведать царю правду: люди боялись, будто он хочет узнать, кому из них не хватает обычного содержания.

Александр еще не бывал таким расстроенным с того самого дня в Индии, когда его войско отказалось двигаться вперед. Как они могли подумать, что царь способен солгать им? Он не мог понять, хотя я мог бы рассказать, в чем дело. Чем ближе он становился к нам, тем больше отдалялся от собственного народа. Потому он приказал выставить в лагере столы для расчета и наказал казначеям не записывать ни единого имени. Любой воин мог принести долговую расписку и получить по ней деньги безо всяких записей в книге; сей великодушный жест обошелся Александру в десять тысяч талантов. Я думал, это заставит македонцев захлопнуть рты хотя бы ненадолго.

Весна только начиналась, хотя у реки уже можно было вдохнуть запах распускающейся зелени. Скоро раскроются лилии… Когда одним ранним утром мы отправились на берег с Александром, он посмотрел на холмы и спросил:

— В какой стороне был твой дом?

— Вон там, у скалы. Серое пятно, похожее на утес, — наша сторожевая башня.

— Хорошее место для крепости. Может, подъедем поближе и посмотрим?

— Я увижу слишком много, Аль Скандир.

— Тогда не смотри в ту сторону. Лучше послушай, какую весть я приготовил тебе. Помнишь, лет пять назад я говорил, что собираю войско из персидских мальчиков?

— Да. Мы были тогда в Бактрии. Неужели минуло только пять лет?

— И впрямь кажется, что больше. Мы многое успели… — Действительно, за тридцать лет Александр прожил три полных жизни. — В общем, пять лет прошло. Они всему выучились и движутся сюда.

— Чудесно, Аль Скандир. — Шесть лет, как я повстречал его; тринадцать — с той поры, как я покинул те далекие стены в седле воина, везшего голову моего отца.

— Да, наставники весьма довольны их успехами… Ну, кто быстрее до тех деревьев?

Галоп стряхнул с меня печальные мысли, как на то и рассчитывал Александр. Когда мы остановились, позволив коням передохнуть, царь сказал:

— Тридцать тысяч, и всем по восемнадцать лет. Кажется, нам предстоит великолепное зрелище.

Новая армия вошла в Сузы семь дней спустя. Александр повелел установить высокий помост на террасе дворца, откуда он сам и его полководцы могли наблюдать за парадом новых войск. Из-за городских стен, где остановились лагерем юноши, до нас донесся призыв македонского рога: «Конница, вперед!»

Они построились в гиппархии. Вооружение македонское, зато на добрых персидских конях, не на греческих ничтожествах. Первыми скакали уроженцы Персиды.

В македонском платье или нет, персы есть персы. Их командиры не стали искоренять те мелочи, что придавали нашим конникам особую стать: расшитые замысловатыми узорами седла, девизы на кирасах, вымпелы на македонских копьях, сверкающие уздечки, цветы, заткнутые в шлемы… И у каждого — персидский лик.

Не думаю, что все они пошли в обучение по доброй воле, но теперь они уже научились гордиться своей выучкой. Каждый отряд гарцевал к площади с копиями наизготовку, замедлял шаг, выступая под музыку, разворачивался перед царским помостом, салютуя пиками; демонстрировал владение оружием, салютовал вновь и легким галопом удалялся, уступая площадь едущим вослед.

Все Сузы явились посмотреть: на стенах и крышах не было лишних мест. Подходы к площади запружены македонцами. Прежде никто не осмеливался оспаривать у них право называться лучшей армией, которую когда-либо видел свет. Но эти юноши осмелились и легко могли сравняться с ними в доблести. В отличие у македонцев, у персов было чувство стиля. Как и у самого Александра.

Когда долгое представление подошло к концу, царь выступил вперед, сияя, и заговорил с персами из числа своих телохранителей — Оксатром, братом Роксаны и одним из сыновей Артабаза. Через всю площадь поймал он мой взгляд и улыбнулся. Лег он поздно, ибо долго сидел за вином и разговорами, как обычно делал, бывая чем-нибудь доволен.

— Никогда прежде я не видел столько красоты в один день. Впрочем, что удивляться? Ведь я выбирал лучших. — Александр мягко потянул меня за волосы. — Знаешь, как я называю этих мальчиков? Я зову их своими Наследниками.

— Аль Скандир, — сказал я, помогая царю снять хитон, — ты называл их так при македонцах?

— Почему нет? Их сыновья тоже станут моими Наследниками. А что такого?