Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара)

— Нечестивец!

— Ладно, сын мой, теперь поговорим о другом.

— Хорошо, но поспешим.

— Тебе хочется спать?

— Нет, мне хочется помолиться.

— В таком случае поговорим о деле. Приказал ты привести монсеньора герцога Анжуйского?

— Да, он ждет внизу.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Я собираюсь отправить его в Бастилию.

— Очень мудро. Только выбери темницу понадежнее, с толстыми стенами и крепкими замками. Ту, например, в которой сидел коннетабль де Сен-Поль или Жак д’Арманьяк.

— О! Будь спокоен.

— Я знаю, где продается прекрасный черный бархат, сын мой.

— Шико! Это же мой брат!

— Ты прав, при дворе, во время траура по членам семьи, одеваются в фиолетовое. Ты будешь с ним говорить?

— Да, разумеется, хотя бы для того, чтобы лишить его всякой надежды, доказав, что заговоры его раскрыты.

— Гм! — сказал Шико.

— У тебя есть какие-нибудь возражения против моей беседы с ним?

— Нет, но на твоем месте я упразднил бы речи и удвоил срок пребывания в тюрьме.

— Пусть приведут герцога Анжуйского, — приказал Генрих.

— Все равно, — сказал Шико, качая головой, — я стою на том, что сказал.

Через минуту вошел герцог. Он был безоружен и очень бледен. Его сопровождал Крийон с обнаженной шпагой в руке.

— Где вы его нашли? — спросил король Крийона, разговаривая с ним так, словно герцога и не было в комнате.

— Государь, его высочество отсутствовал, когда я именем вашего величества занял Анжуйский дворец, но очень скоро его высочество вернулся домой, и мы арестовали его, не встретив сопротивления.

— Вам повезло, — сказал король с презрением.

Затем, обернувшись к принцу, он спросил:

— Где вы были, сударь?

— Где бы я ни был, государь, смею вас уверить, — ответил герцог, — что я занимался вашими делами.

— Я так и полагал, — сказал Генрих, — и, глядя на вас, убеждаюсь, что не ошибся, когда ответил вам тем же — занялся вашими.

Франсуа поклонился со спокойным и почтительным видом.

— Ну так где же вы были? — спросил король, шагнув к брату. — Чем занимались вы в то время, как арестовывали ваших соучастников?

— Моих соучастников? — переспросил Франсуа.

— Да, ваших соучастников, — повторил король.

— Государь, я уверен, что ваше величество ввели в заблуждение.

— О! На этот раз, сударь, вы от меня не убежите, ваша преступная карьера окончена. И на этот раз тоже вам не удастся занять мой трон, братец…

— Государь, государь, молю вас, успокойтесь, определенно кто-то настроил вас против меня.

— Презренный! — вскричал преисполненный гневом король. — Ты умрешь от голода в одной из темниц Бастилии.

— Я жду ваших приказаний, государь, и благословляю их, даже если они приведут меня к смерти.

— Но где же вы все-таки были, лицемер?

— Государь, я спасал ваше величество и трудился во имя славы и мира вашего царствования.

— О! — воскликнул остолбеневший от изумления король. — Клянусь честью, какова дерзость!

— Ба, — сказал Шико, откинувшись назад, — расскажите нам об этом, мой принц. Вот, должно быть, любопытно!

— Государь, я немедленно рассказал бы обо всем вашему величеству, если бы вы обращались со мной, как с братом, но вы обращаетесь со мной, как с преступником, и я подожду, чтобы события подтвердили, что я говорю правду.

С этими словами принц снова отвесил поклон своему брату, королю, еще более глубокий, чем в первый раз, и, повернувшись к Крийону и другим офицерам, сказал:

— Что ж, господа, кто из вас поведет в Бастилию наследного принца Франции?

Шико стоял, задумавшись, и вдруг его, как молния, озарила мысль.

— Ага! — прошептал он. — Я, кажется, уже понял, почему у господина д’Эпернона было столько крови на сапогах и ни кровинки в лице.

Глава LV

Утро битвы

Над Парижем занимался ясный день. Горожане ни о чем не подозревали. Но дворяне — сторонники короля и все еще не оправившиеся от испуга приверженцы Гизов — ждали предстоящего поединка и держались начеку, чтобы вовремя принести свои поздравления победителю.

Как мы уже видели в предыдущей главе, король всю ночь не смыкал глаз, молился и плакал. Но поскольку он, несмотря на все, был человеком храбрым и опытным, особенно в том, что касалось поединков, то около трех часов утра он вышел вместе с Шико, чтобы оказать своим друзьям последнюю услугу, которая была в его возможностях.

Генрих отправился осмотреть место боя.

Картина была замечательная и, скажем без всякой иронии, мало кем замеченная.

Король, одетый в темные одежды, закутанный в широкий плащ, со шпагой на боку, в широкополой шляпе, скрывавшей его волосы и глаза, шагал по улице Сент-Антуан. Но, не дойдя шагов трехсот до Бастилии, он увидел большую толпу неподалеку от улицы Сен-Поль и, не желая подвергать себя риску в толчее, свернул в улицу Сен-Катрин и по ней добрался до турнельского загона для скота.

Толпа, как вы догадываетесь, была занята подсчитыванием убитых этой ночью.

Король не подошел к ней и потому ничего не узнал о случившемся.

Шико, присутствовавший при вызове, вернее, при соглашении, заключенном восемь дней тому назад, тут же на поле будущего сражения показал королю, как разместятся противники, и объяснил условия боя.

Получив эти сведения, Генрих тотчас же принялся измерять площадь. Он прикинул расстояние между деревьями, рассчитал, как будет падать солнечный свет, и сказал:

— У Келюса позиция очень опасная. Солнце будет у него справа: как раз со стороны уцелевшего глаза, [177] а вот Можирон — весь в тени. Келюсу надо было бы поменяться с Можироном местами, ведь у того зрение прекрасное. Да, пока распределение не очень-то хорошее. Что до Шомберга, у которого слабые колени, то у него здесь дерево, и он может, в случае необходимости, укрыться за ним. Поэтому за него я спокоен. Но Келюс, бедный Келюс!

Он грустно покачал головой.

— Ты огорчаешь меня, мой король, — сказал Шико. — Ну же, ну, не страдай так! Какого черта! Каждый получит не более того, что получит.

Король воздел глаза к небу и вздохнул.

— Вы слышите, господь мой, как он богохульствует? — прошептал он. — Но вы знаете — он безумен.

Шико пожал плечами.

— А д’Эпернон? — вспомнил король. — По чести, я несправедлив, я позабыл о нем. Д’Эпернону грозит такая опасность, он будет иметь дело с Бюсси! Посмотри-ка на его участок, мой добрый Шико: слева — загородка, справа — дерево, позади — яма. Д’Эпернону надо будет все время отскакивать назад, потому что Бюсси — это тигр, лев, змея. Бюсси — это живая шпага, которая прыгает, делает выпады, отступает.

— Ба! — сказал Шико. — За д’Эпернона я спокоен.

— Ты не прав, его убьют.

— Его? Он не так глуп и, наверное, принял меры, уж поверь мне!

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что он не будет драться, клянусь смертью Христовой!

— Полно тебе! Разве ты не слышал, как он только что разговаривал?

— Вот именно что слышал.

— Ну?

— Как раз поэтому я и повторяю: он не будет драться.

— Ты никому не веришь и всех презираешь.

— Я знаю этого гасконца, Генрих. Но, если хочешь меня послушаться, дорогой государь, возвратимся в Лувр, уже рассвело.

— Неужели ты думаешь, что я останусь в Лувре во время поединка?

— Клянусь святым чревом! Ты там останешься. Если тебя увидят здесь, то, стоит твоим друзьям одержать победу, каждый скажет, что это ты ее им наколдовал, а коли они потерпят поражение, все обвинят тебя в сглазе.

— Что мне до сплетен и толков? Я буду любить своих друзей до конца.

— Мне нравится, что ты такой вольнодумец, Генрих; хвалю тебя и за то, что ты так любишь своих друзей, у королей это редкая добродетель, но я не хочу, чтобы ты оставлял герцога Анжуйского одного в Лувре.