Смерть дикаря

— Дай сюда! — проговорила живо графиня, протягивая свою руку.

Граф в волнении смотрел на свою жену. Но вдруг Баккара побледнела, вскрикнула и вскочила со своего места, как бы укушенная ядовитою змеей.

— О, это невозможно!.. — вскричала она вне себя. — Это просто безумие, затмение рассудка… это положительно мой почерк… и так хорошо подделанный, что можно подумать, что это я сама писала…

И Баккара опустилась на стул… Но порыв ее негодования был так велик, голос звучал так правдиво, а испуг выразился так наивно, что граф не выдержал и упал перед ней на колени.

— О! — вскрикнул он. — Прости меня, Луиза, что я осмелился усомниться в тебе!

Графиня обвила руками его шею и поцеловала его черные кудри.

— Да и кто не усомнился бы, — прошептала она. Вдруг граф Артов поднялся с места.

— Графиня, — сказал он так серьезно, что заставил бы содрогнуться самых храбрых, — Роллан де Клэ есть презренный негодяй, и потому он умрет завтра же…

И этот человек, этот аристократ, в жилах которого текла кровь древних татар, выпрямился с свирепым и угрожающим видом и поклялся убить фата, осмелившегося навести подозрение на женщину, которой он, граф Артов, не побоялся дать свое имя…

Он сделал шаг к двери с намерением отправиться к Роллану де Клэ, дать ему пощечину и заставить его драться сейчас же, без всяких объяснений.

Но графиня опять превратилась в Баккара, то есть в женщину, некогда подчинившую юного графа своей воле и отказавшуюся от своей власти только тогда, когда она поняла, что обязанность ее кончена.

— Не уходи, — сказала она, — и выслушай меня прежде.

Во взгляде и в голосе ее было столько требовательности, что граф остался.

— Выслушай же меня! — сказала она. — И ты увидишь, права ли я…

— Говорите, что я должен делать!

— Друг мой! — заметила тихо графиня, рассматривая конверт. — Этот почерк похож на мой до такой степени, что, наверное, озадачил тебя и ты вывел такое заключение, какое не могло родиться в твоей голове в минуту хладнокровия.

— Пожалуй, что ты и права… но… этот почерк?

— Из двух одно: или де Клэ хвастался, что имел со мной свидание, подделал мой почерк, — словом, вел себя как презренный негодяй, или же все это есть не что иное, как прихоть случайности, по воле которой два существа, родившиеся в разных концах света и никогда не видавшие друг друга, бывают иногда удивительно схожи между собою. А в данном случае имеют одинаковый, совершенно схожий между собой почерк.

— Но ведь это почти невероятно!

— Ничего нет невозможного, мой друг…

— Но эти взгляды… эти улыбки…

— Замечал ли ты их раньше?

— Нет.

— Ну, так, право, это тебе просто показалось. Но я такого мнения: или де Клэ подлец… и тогда его следует наказать публично, среди белого дня… собрав, конечно, предварительно полные доказательства его подлости.

— Это правда.

— Или это просто случайность, а в таком случае посмотри на меня хорошенько, мой дружок, и спроси себя: мыслимо ли, чтобы женщина, которую ты возвысил до себя и которая дерзнула принять предложенное тобою имя, была до такой степени низкою, чтобы запятнать честь, даровавшую ей твое прощение?..

И графиня смиренно преклонилась перед своим повелителем…

Граф обнял ее и проговорил с восторгом:

— О, я желал бы, чтобы целый свет — свет, осмелившийся осуждать меня, — видел и прочувствовал, чего ты стоишь, моя ненаглядная жена!..

Прошла минута безмолвия и волнения между супругами.

Но вдруг графиня прервала это молчание.

— Позволь мне. дружочек, действовать самой, как бывало?

— О, делай что хочешь.

— Я приглашу де Клэ завтра вечером на чай. Замечай за ним, сколько тебе угодно, и если он осмелится хоть на один момент выйти из пределов глубокого уважения, я сама выдам его тебе.

— Изволь, — сказал граф.

Баккара взяла перо и написала следующее:

Графиня запечатала записку и оставила ее на столе в будуаре.

— Мой лакей отнесет ее завтра утром, — сказал граф. Супруги вышли из будуара.

Почти в ту же минуту отворилась дверь, ведущая в кабинет, через который некогда вошел Вантюр к графу. Теперь эта комната обратилась в будуар. Только на этот раз вошел не Вантюр, бывший управитель Маласси, а Цампа — орудие Рокамболя, новый камердинер герцога де Шато-Мальи, Цампа, который, повинуясь приказанию своего незнакомца, устроил себе связь с отелем Артова. Он подошел к столу, где лежала записка графини, осторожно распечатал ее, списал и опять запечатал гербовой печатью, которая лежала на столе.

— Дело, кажется, спешное, — сказал он про себя, — не сбегать ли мне в Сюренскую улицу? Мой незнакомец сказал мне, что на всякий случай он будет там от двенадцати до двух часов ночи.

И Цампа вышел на цыпочках из будуара.

Он не ошибся и действительно застал Рокамболя, переодетого в свой обычный костюм с застежками.

— А, верно, что-нибудь новенькое? — заметил Рокамболь, увидя Цампу.

— Право, не знаю, — ответил Цампа.

— Так зачем же ты пришел?

— Да отдать вам копию с одного письма, которое графиня написала перед тем, как идти спать.

— Что же это за записка?

— Я распечатал ее и списал…

— Ну, так давай же копию…

Рокамболь внимательно прочитал приглашение графини Артовой, написанное ею Роллану де Клэ.

— Черт побери! — проговорил он. — И ты думаешь, что это не новости?

— Я сказал, что не знаю.

— А я говорю, что ты болван.

— Покорнейше вас благодарю!

— Ты, братец, бессознательно спас наше дело… мы бы погибли, если бы ты не принес мне этого лоскутка бумаги.

— Стало быть, вы довольны мною?

— Очень доволен, и особа, в интересах которой я теперь действую, конечно, наградит тебя.

Цампа поклонился.

— Приказаний не будет?

— Никаких… Ступай себе спать.

Цампа молча повернулся и вышел, а Рокамболь поспешно переоделся и помчался в своем фаэтоне в Пас-си. Ребекка собиралась ложиться спать, когда он приехал. Как истая дщерь Евы, делающая из своей красоты профессию, она никогда не ложилась до двух часов ночи, если даже ей решительно нечего было делать, кроме как гадать на картах.

— Как! — сказала она с удивлением. — Вы приехали в такую позднюю пору?

— Моя милая, — отвечал Рокамболь, — возьми перо и пиши, но как можно лучше.

— Это зачем?

— Пиши под мою диктовку то, что я буду тебе сейчас диктовать; оно должно быть непременно одинакового почерка с теми, которые ты уже писала Роллану.

— Отлично, — ответила Ребекка и села к столу, а Рокамболь стал диктовать ей.

На следующее утро Роллан де Клэ встал довольно рано и в особенно веселом расположении духа.

У изголовья его сидел Октав, куря сигару и читая газеты.

— Э-ге! — заметил мальчуган. — Ты теперь уподобляешься Франциску I, когда он спал на пушечном лафете накануне Мариньянской битвы…

— Ты находишь?..

— Еще бы… ты по меньшей мере рыцарь, если уж не король; и никогда в душе рыцаря не царствовало такое безмятежное спокойствие перед битвою.

— Что ты тут говоришь о битвах?

— Как, ты не боишься?

— Чего?

— Графа Артова.

Роллан презрительно пожал плечами. — Во-первых, мой любезный, — сказал он, — я не вижу, почему я должен бояться графа Артова.

— Но ведь… рано или поздно… он все узнает.

— Очень немудрено…

— И вызовет тебя на дуэль.

— Ну так что же! Пусть вызывает!

— Говорят, он страшный человек…

— Все мужчины одинаковы.

— Но ведь он уже убил не одного из своих противников…

— А теперь я убью его, и это будет гораздо оригинальнее и лучше.