Красная Валькирия

  Но с тех пор, как в ее жизнь вошел высокий военный с георгиевским крестом на гимнастерке и косящим взглядом бесконечно любимых серых глаз - Гафиз, Гумилев - Лариса стала втайне желать России победы. Потому что эта победа была победой Гафиза, его жизнью и возвращением в Петроград. Лара не рассказывала о своих тайных мыслях отцу и друзьям отца. О ее сомнениях знал лишь недавний знакомый и друг - слушатель гардмеринских классов, Федор Ильин, несмотря на молодость - член Российской социал-демократической рабочей партии с внушительным шестилетним стажем, носивший эффектный партийный псевдоним "Раскольников".

  В 1915-м Федора Ильина призвали на военную службу - во флот. Но участвовать в "империалистической бойне" простым матросом двадцатичетырехлетний внук генерал-майора береговой артиллерии Василия Михайловича Ильина не пожелал. Вместо этого Федор поступил в гардемаринские классы, где его окружали семнадцатилетние мальчишки, дразнившие своего перезрелого однокашника "Ломоносовым". Впрочем, товарищи-гардемарины прозвали его так не только из-за внушительной разницы в возрасте: как-то раз он своротил носы парочке желторотых остряков, попытавшихся окрестить его "дезертиром"!

   Ларисе Федор объяснил, что борьба его не страшит, и просто он не желает понапрасну потратить свою жизнь, которая пригодится скоро, когда начнется другая война, классовая, справедливая. Тогда он непременно пойдет воевать - за социалистическую революцию, за счастье всего человечества. Лара смотрела в его загоравшиеся карим пламенем глаза и не очень верила, что счастье всего человечества возможно завоевать, даже при участии Федора. Вот чье-то личное счастье - очень даже может быть... Она не знала, кто из них прав - Гафиз или ее недавний друг. Но она любила Гафиза и не хотела обсуждать с ним в письмах "проклятые вопросы". Гафиз называл себя монархистом и панславистом, а семья Рейснеров была тесно связана с РСДРП. Они принадлежали к разным лагерям и соединяли их только две самых великих вещи на свете - поэзия и любовь. В объединяющую силу этих двух вещей Лариса верила даже больше, чем в любые революционные идеи.

  - Лара, милая, какая встреча! - раздался за ее спиной знакомый голос. Из чернильного полумрака выплыла гардемаринская шинель Федора Ильина. Лариса несколько раз уже с притворной строгостью просила не называть ее "милой", но Федор относился к этим запретам ничуть не серьезнее, чем к дисциплинарным взысканиям по службе, которых у него имелось рекордное количество. Уже который раз он попадался на ее пути, когда она шла от часовни Христа Вседержителя в университет. Караулил, что ли?! Упрямый, сразу видно - большевик! Нельзя сказать, чтобы упрямство Федора было ей совсем неприятно, но неприятностей по службе Лариса ему не желала.

   - Позволите ли вас проводить, товарищ? - спросил Федор и, не дожидаясь ответа, придержал Лару за локоть.

  Ильин-Раскольников с особым удовольствием называл ее "товарищем": так красавица-Лара была ему ближе.

  Лариса демонстративно отняла руку, но все же она была рада видеть его даже сейчас, когда мысли ее были с другим. Федор всегда рассказывал ей столько интересного: о протестных настроениях среди кронштадтских матросов, об агитационной работе на Петроградских заводах, о том, как печатается нелегальная литература, о тайных собраниях товарищей в Политехническом институте. Ильин-Раскольников был для Ларисы голосом самой революции, и она охотно слушала этот голос. Он же, чувствуя увлеченность своей очаровательной слушательницы, никогда не стеснялся присочинить драматическую подробность. Лара всегда чувствовала, где заканчивается правда и начинаются подпольные байки. "Революционеры любят рассказывать небылицы не меньше, чем охотники или рыбаки", - шутил Михаил Андреевич Рейснер. Но слушать рассказы Федора было интересно и занимательно.

   - Как продвигается ваша работа, товарищ Федор? - спросила Лара.

  - Работа кипит, массы пробуждаются! Империалистической бойне скоро конец, - охотно объявил Федор. Он любил внимательную улыбку Ларисы, ее умные глаза с шальными искорками. Лара была прекрасной собеседницей. И просто прекрасной... Необыкновенной, удивительной. - Партия ведет активную работу в Действующей армии и на флоте. Я не имею права говорить вам об этом, но и я на своем участке... Будьте уверены, товарищ! - Федор позволил голосу слегка дрогнуть, чтобы она почувствовала, какую роль в деле революции играет именно он. - Отрадно видеть, как с каждым днем мы встречаем все более искренний отклик в простых сердцах! Солдаты и матросы недовольны: третий год войны, а ситуация на фронтах все хуже. Голод, окопы, вши, грязь, миллионы убитых и искалеченных - и при этом полное забвение страданий простого народа власть имущими, да и богемными бездельниками, столь любезными вашему сердцу, Лара. Не сердитесь... Так продолжаться не может! Скоро солдаты и матросы откажутся выполнять приказы командования. И - пример "Потемкина" учит - наконец подымут офицеров на штыки или побросают за борт...

  - Но так же нельзя! - невольно ужаснулась Лариса. - Многие офицеры - честные люди. Они верят, что сражаются за родину. Они жертвуют собой, здоровьем и жизнью.

  - Здоровьем и жизнью жертвуют в первую очередь солдаты! А офицерье прячется за их спинами, - отрезал Федор и добавил искренне:

  - Ненавижу их. Всегда ненавидел!

  - Федор, вам мешает личная ненависть, - попыталась возразить Лариса настолько мягко, насколько это было сейчас возможно. - Я знаю наверняка, что многие офицеры - добрые, благородные люди. Вот, например, мой хороший знакомый - поэт Гумилев, он сейчас в Действующей армии прапорщиком...

  При имени Гафиза Лариса смешалась и покраснела, а Федор особенно пристально взглянул на нее. Слишком уж часто Лариса вспоминала об этом "знакомом прапорщике"! Неужели влюблена?

  - Если этот ваш Гумилев - благородный человек, он перейдет на сторону революции! - холодно ответил Ильин-Раскольников. - Такой путь ни для кого не отрезан. А остальные не заслуживают ничего лучшего, чем пуля или колосник на шее.

   Лариса ждала революции почти так же страстно, как влюбленные ждут встречи... И все же было больно и страшно слышать о готовящихся расправах. Нельзя стрелять в спину своим! Не может офицер принять смерть от руки собственного солдата, с которым делит все лишения и опасности, это неправильно, бесчестно! Впрочем, как трудно теперь понять, где - свои, а где - чужие! Большевик Федор Ильин-Раскольников был для семьи Рейснеров своим: и отец, и ближайшее окружение Ларисы разделяли его идеи. И она сама до недавнего времени, не задумываясь, подписалась бы под каждым его словом. Но Гафиз, судьба Гафиза! Нельзя позволить, чтобы какой-нибудь солдат выстрелил ему в спину. Достаточно того, что это каждый день могут сделать германцы!

  - Вы говорите ужасные вещи, Федор! - задумчиво произнесла Лариса. - Спору нет, мы, революционеры, желаем поражения России, и, наверное, это правильно. Империалистическую бойню нужно прекратить. Но пусть тогда революционное правительство, когда оно придет к власти, заключит с немцами мир. Так будут спасены миллионы жизней. Нельзя натравливать солдат на офицеров! Это значит заменить одну бойню другой, еще более страшной и нелогичной.

  - Просто вы любите этого вашего прапорщика! - напористо и грустно одновременно заявил Федор. - И из-за него готовы заступаться за всякую офицерскую сволочь!

  - Но ведь ваш младший брат Саша - тоже офицер. - напомнила Лариса. - Я слыхала, что он закончил Петергофскую школу прапорщиков и был контужен под Люблином.

  - Мой брат - это мое семейное дело, - огрызнулся Федор, - Я же не лезу в этот ваш роман! Если вам так угодно, Лариса, это по милости вашего подзащитного офицерья Саша надышался газом в июне 1915-го, когда "их превосходительства" погнали людей на передовую без газовых масок! Ему повезло - отправили в Петроград на излечение, а сколько его товарищей осталось гнить там, под Люблином? Мой брат - верный делу революционер. Он в партии с 1912-го! Не равняйте его с белой костью, с дворянчиками!