Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

– А кто бы остался? Он тянет всех нас за собой.

Десятитысячная армия Джелме продолжила пиршество на лоне природы. Даже малолетних детей и тех разбудили и привели посмотреть на великого хана. Чингис вышагивал по лагерю, считая своим долгом погладить малышей по головке, но был взволнован и не находил себе места. Он слышал, как горнисты протрубили отряду Чагатая сигнал возвращаться, и теперь с нетерпением ждал его прибытия. Хан не винил Джелме за проявленную им бдительность, но очень хотел увидеть сына.

Слуги Джелме принесли гостям вина и холодной еды и развели громадные костры, пустив в дело драгоценный корейский лес. Мокрую траву устелили толстыми войлочными покрывалами и одеялами. Чингис, скрестив ноги, занял почетное место и усадил справа от себя старого Арслана. Хачиун, Хасар и Субудай тоже присоединились к ним и присели к костру, передавая друг другу мехи рисового вина. Джучи занял место справа от Хасара, так, чтобы Угэдэй был следующим. Никто из старших как будто не обратил на это внимания, хотя Джучи показалось, что Хачиун видит все. Шаман Кокэчу возблагодарил Отца-небо за успехи Джелме и те богатства, которые он привез из походов. Шаман шел по кругу, громко взывая к духам и расплескивая капли арака. Капли тут же подхватывал ветер, и Джучи почувствовал, как одна капелька вдруг упала ему на лицо и скатилась по подбородку.

Когда Кокэчу присел к огню, в дело вступили музыканты. Под ритмичный бой барабанов и удары бубна сказители затянули протяжные песни. В зареве костров мужчины и женщины пели, рассказывали предания и танцевали до седьмого пота. И все, кто пришел с Джелме, были счастливы почтить великого хана.

У костра было жарко, и Джучи чувствовал этот жар, идущий из самого сердца красно-желтого пекла, на своем лице. Джучи смотрел на полководцев отца, и на мгновение их с Хачиуном взгляды пересеклись. Юноша отвел глаза, но знал, что дядя с интересом следит за ним. Несмотря на короткий контакт, их взгляды сказали друг другу о многом. Ведь глаза, как известно, зеркало души.

Чагатай прибыл под аккомпанемент ликующих криков воинов своего джагуна. Джелме был доволен, что хорошая встряска в седле и степной ветер вывели его воспитанника из хмельного ступора. Второй сын Чингиса лихо спрыгнул на землю со своего скакуна. Юноша казался таким сильным, таким полным жизни. Чингис поднялся, чтобы поприветствовать его, и, когда отец взял сына за руку и похлопал его по спине, воины одобрительно зашумели.

– Ты вырос таким большим, мой мальчик, – сказал Чингис.

От пьянки его глаза остекленели, лицо опухло. Чагатай низко поклонился отцу, явив образец послушного сына.

Пожимая руки товарищам отца и похлопывая их по спине, Чагатай проявлял сдержанность и не давал волю чувствам. К нарастающему неудовольствию Джучи, его брат неплохо держался: шагал, выпрямив спину, и улыбался, сверкая белыми зубами. Гладкая кожа пятнадцатилетнего юноши еще не была изуродована ни многочисленными шрамами, ни болезнью. Чингис глядел на сына с нескрываемой гордостью. Видя, с каким восторгом отец усадил Чагатая возле себя, Джучи благодарил Отца-небо за то, что мог спрятать свой гнев за языками высокого пламени костра. Чагатай поприветствовал Джучи только коротким, холодным взглядом. Несмотря на три года разлуки, он даже не потрудился найти для старшего брата хотя бы несколько теплых слов. Внешне Джучи оставался спокоен, но одному небу было известно, какая лютая злоба пробудилась в нем от этого взгляда. И на миг ему вдруг захотелось просто встать, растолкать этих напившихся дурней да повалить одним ударом Чагатая на землю. Джучи представил себе этот удар и ощутил, как мышцы плеч наполнились силой и заиграли. Но Субудай научил его терпению. Когда Чингис наполнял чашу Чагатая вином, Джучи смеялся вместе со всеми, мечтая при этом о братоубийстве.

Глава 5

К рассвету поэт Субудая дошел лишь до середины сказания о битве в Барсучьей Пасти, где Арслан разгромил бесчисленное войско цзиньцев. Под взглядами Чингиса и его полководцев поэт повествовал о подвигах Арслана правдивее, чем обычно. Тогда, на горном перевале на пути к Яньцзину, все сражались геройски. И все вспоминали теперь те жестокие дни с гордостью и волнением в крови, смешанной пополам с вином. Никто, кроме этих отважных героев, не смог бы понять, что значит стоять плечом к плечу против армии императора и видеть ее унижение. Битва при Барсучьей Пасти стала для них мостиком в новый мир – мир могущества и опасностей. Они прошли на восток, и Яньцзин пал.

Первые лучи солнца обагрили силуэты нескольких тысяч всадников, с женщинами и детьми в седле, покинувших длинным потоком ханский лагерь на Орхоне, чтобы послушать предания об Арслане. И когда взошло солнце, поэмы и сказания слышались отовсюду, шаманы и поэты до хрипоты повторяли их вновь и вновь.

Чингис и не подозревал, сколько народу соберется послушать о подвигах минувших дней, но люди все приходили и приходили. Даже те, кто не переставал пить хмельное и набивать рот жирной бараниной и козлятиной, были без остатка поглощены представлением. Услышав снова историю о том, как Арслан спас когда-то Чингиса, вызволив его из волчьей ямы, хан припомнил имена тех, о ком не вспоминал уже много лет. Арслан первым принес ему клятву верности, обещав коней, юрты, соль и свою жизнь в ту пору, когда у Чингиса не было никого, кроме несчастной матери, голодной сестры да непослушных братьев. Поступок Арслана стал небывалым актом доверия, и Чингис трогательно вспоминал великие перемены, участником и очевидцем которых был этот старик. И все, кто слышал теперь правдивую повесть о жизни героя, никогда не забудут, что значил для них этот человек и дела его рук.

Наконец сказители замолчали, чтобы передохнуть и восстановить охрипшее горло к вечернему представлению. К тому времени уже стало ясно, что к ночи здесь соберется весь монгольский народ.

Чингис не планировал чествовать своего первого полководца в этом пустынном месте. Река текла далеко отсюда, почва была сухой и каменистой, и травы для коней не хватало. Но именно отсутствие постоянных поселений и давало повод для утешения. В конце концов, его народу не следовало привыкать к роскоши и удобствам, подумалось хану, когда он мочился на голую землю. Суровые условия обитания делали их сильнее по сравнению с теми, кто жил в городах.

Внезапно размышления хана прервались громкими возгласами удивления и веселья. Поблизости, точно гудящий рой пчел, собралась шумная ватага воинов. Приглядевшись, Чингис заметил там Чагатая. Тот влез на телегу, чтобы быть в центре внимания. Потом раздался громкий, душераздирающий рев, от которого бежал мороз по коже, и толпа зевак замерла. Насупив брови, Чингис взялся за рукоять меча и зашагал сквозь толпу. Заметив хана, собравшиеся уступали ему дорогу в страхе лишиться руки или головы.

Монгольские полководцы столпились вокруг железной клетки на телеге, но Чингиса не интересовали ни полководцы, ни Чагатай, который стоял с гордым видом владельца клетки. В тот момент его интересовал только зверь за железными прутьями – кошка небывалых размеров. Чингис лишь изумленно покачивал головой, прищуривая один глаз из-за боли, что причиняли выбитый зуб и похмелье. Чтобы заглушить эту боль, хан распорядился взмахом руки подать арака и промочил горло. Но и после этого он не мог оторвать глаз от зверя, что расхаживал взад и вперед по клетке, злобно рыча и выставляя напоказ кривые белые клыки. О полосатом оранжево-черном тигре хан слышал и раньше, но видел его впервые. Огромные челюсти зверя, глухие удары хвоста завораживали, побуждая сердце усиленно биться. В его желтых глазах виделся грозный вызов, внушающий благоговейный трепет.

– Ну, чем не подарок для хана? – спросил Чагатай.

Достаточно было одного короткого взгляда Чингиса, чтобы самоуверенность Чагатая убавилась наполовину. Толпа замерла в ожидании реакции хана. Джелме явно почувствовал себя неловко, и Чингис кивнул ему с пониманием.