Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже

– Ах, помню, помню! – сказал Арамис. – Вы мне действительно говорили о нем в прошлом году; но его преступление показалось мне таким ничтожным.

– Ничтожным?

– Или, вернее, неумышленным…

– Ваше преосвященство, такое сходство никогда не бывает неумышленным.

– Ах, я и забыл! Но, дорогой хозяин, – сказал Арамис, закрывая книгу, – кажется, нас зовут.

Безмо взял книгу, быстро положил ее в шкаф, запер его и ключ спрятал в карман.

– Не угодно ли вам теперь позавтракать, монсеньер? – обратился он к Арамису. – Вы не ослышались, нас действительно зовут к завтраку.

– С большим удовольствием, дорогой комендант.

И они пошли в столовую.

Арамис всегда был очень воздержан в пище, но на этот раз он оказал честь великолепному завтраку Безмо; только вина он пил мало.

Безмо все время был очень оживлен и весел; пять тысяч пистолей, на которые он поглядывал время от времени, радовали его душу. Он умильно поглядывал также на Арамиса.

Епископ, развалившись в кресле, отхлебывал маленькими глоточками вино, смакуя его, как знаток.

– Какой вздор говорят о плохом довольствии в Бастилии, – сказал он, подмигивая. – Счастливцы эти заключенные, если им ежедневно дается даже по полбутылки этого бургундского!

– Все пятна двацатиливровые пьют его, – заметил Безмо. – Это старое, выдержанное вино.

– Значит, и бедняга Сельдон тоже пьет этот превосходный напиток?

– Ну нет!

– А мне послышалось, будто вы содержите его на пятнадцати ливрах.

– Его? Никогда! Человека, который сочиняет дистрикты… Как вы это назвали?

– Дистихи.

– На пятнадцати ливрах! Слишком жирно! Его сосед действительно на пятнадцати ливрах.

– Какой сосед?

– Да тот, из второй Бертодьеры.

– Дорогой комендант, простите меня, но ваш язык мне не вполне понятен.

– И правда, извините; из второй Бертодьеры – это значит, что арестант помещен во втором этаже бертодьерской башни.

– Следовательно, Бертодьерой называется одна из бастильских башен?

Да, я слышал, что здесь каждая башня имеет свое название. Где же эта башня?

– Вот поглядите сюда, – показал Безмо, подходя к окну. – Вон на том дворе, вторая налево.

– Вижу. Значит, в ней сидит заключенный, на которого отпускается по пятнадцати ливров?

– Да.

– А давно уже он сидит?

– Давненько. Лет семь или восемь.

– Неужели у вас нет точных сведений?

– Ведь он был посажен не при мне, дорогой господин д'Эрбле.

– А разве вам ничего не сказали Лувьер и Трамбле?

– Дорогой мой… Простите, ваше преосвященство…

– Ничего. Итак, вы говорите?..

– Говорю, что тайны Бастилии не передаются вместе с ключами комендатуры.

– Вот что! Так, значит, этот таинственный узник – государственный преступник?

– Нет, не думаю; просто его пребывание окружено тайной, как все здесь, в Бастилии.

– Допустим, – сказал Арамис. – Но почему же вы свободнее говорите о Сельдоне, чем о…

– Чем о второй Бертодьере?

– Да.

– Да потому, что, по-моему, преступление человека, сочинившего дистих, гораздо меньше, чем того, кто похож на…

– Да, да, я понимаю. Но как же тюремщики, ведь они разговаривают с заключенными?

– Разумеется.

– В таком случае арестанты, вероятно, говорят им, что они не виноваты.

– Да, они только об этом и твердят, вечно поют эту песенку.

– А не может ли сходство, о котором вы говорили, броситься в глаза вашим тюремщикам?

– Ах, дорогой господин д'Эрбле! Нужно быть придворным, как вы, чтобы заниматься такими мелочами.

– Вы тысячу раз правы, дорогой Безмо. Будьте добры, еще чуточку этого вина.

– Не чуточку, а целый стакан.

– Нет, нет! Вы остались мушкетером до кончиков пальцев. А я сделался епископом. Каплю для меня, стакан для вас.

– Ну, пусть будет по-вашему!

Арамис и комендант чокнулись.

– А кроме того, – добавил Арамис, подняв бокал и Прищуриваясь на вино, горящее рубином, – кроме того, случается и так, что там, где вы находите сходство, другой его совсем не замечает.

– Нет, этого не может быть. Всякий, кто видел того, на кого похож этот узник…

– А мне кажется, дорогой Безмо, что это просто игра вашего воображения.

– Да нет же! Даю вам слово.

– Послушайте, – возразил Арамис, – я встречал многих, чьи лица были похожи на того, о ком мы говорим, но никто не придавал этому значения.

– Да просто потому, что есть разные степени сходства; сходство моего узника поразительное, и если бы вы его увидели, вы бы вполне согласились со мной.

– Если бы я его увидел… – равнодушно протянул Арамис. – Но, по всей вероятности, я его никогда не увижу.

– Почему же?

– Потому что, если бы я ступил ногой в эти ужасные камеры, мне показалось бы, что я навеки буду там похоронен.

– О нет, помещение у нас совсем неплохое!

– Рассказывайте!

– Нет, нет, не говорите дурно о второй Бертодьере. Там отличная камера, прекрасно обставленная, с коврами!

– Что вы говорите!

– Да, да! Этому юноше повезло; ему отвели лучшее помещение в Бастилии. Редкое счастье.

– Полноте, полноте, – холодно прервал Арамис, – никогда я не поверю, что в Бастилии есть хорошие камеры. А что касается ковров, то они, наверное, существуют только в вашем воображении. Мне мерещатся там пауки, крысы, жабы…

– Жабы! Ну, в карцерах, я не отрицаю…

– Самая жалкая мебель и никаких ковров.

– А глазам своим вы поверите? – сказал Безмо все больше приходя в возбуждение.

– Нет, бога ради, не надо!

– Даже для того, чтобы убедиться в этом сходстве, которое вы отрицаете, как и ковры?

– Да это, должно быть, привидение, призрак, живой труп!

– Ничуть не бывало! Здоровенный малый.

– Печальный, угрюмый?

– Да нет же: весельчак.

– Не может быть!

– Пойдемте.

– Куда?

– Со мной.

– Зачем?

– Сделаем прогулку по Бастилии.

– Что?

– Вы все увидите, собственными глазами увидите.

– А правила?

– Это пустяки. Сегодня мой майор свободен, лейтенант обходит бастионы; мы здесь полные хозяева.

– Нет, нет, дорогой комендант! У меня мороз идет по коже при одной мысли о грохоте засовов, которые нам придется отодвигать.