Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)

— Вот другая, — сказала королева, — и чтобы левая была не менее щедра, чем правая (с этими словами она сняла с пальца кольцо с брильянтом), возьмите это кольцо и носите его на память обо мне.

— Ваше величество, — проговорил д’Артаньян, поднимаясь с колен, — у меня теперь только одно желание: чтобы первое ваше требование ко мне было требование пожертвовать жизнью.

И той легкой походкой, которая лишь ему была свойственна, д’Артаньян вышел из кабинета королевы.

«Я не понимала этих людей, — сказала про себя Анна Австрийская, провожая взором д’Артаньяна, — а теперь уже слишком поздно воспользоваться их услугами: через год король будет совершеннолетний».

Пятнадцать часов спустя д’Артаньян и Портос привезли Мазарини к королеве и получили: один — свой патент на чин капитана мушкетеров, другой — свой диплом барона.

— Довольны ли вы? — спросила Анна Австрийская.

Д’Артаньян поклонился, но Портос нерешительно вертел в руках свой диплом, поглядывая на Мазарини.

— Что еще? — спросил министр.

— Монсеньор, недостает еще ордена…

— Но, — сказал Мазарини, — вы же знаете, что для получения ордена нужны особые заслуги.

— О, — сказал Портос, — я не для себя, монсеньор, просил голубую ленту.

— А для кого же? — спросил Мазарини.

— Для моего друга, графа де Ла Фер.

— О, это другое дело, — сказала королева. — Он достаточно отличился.

— Так он получит его?

— Он его уже получил.

В тот же день был подписан договор с парижанами; рассказывали, что кардинал безвыходно просидел у себя три дня, чтобы хорошенько его обсудить.

Вот что получил каждый:

Конти получил Данвилье и, доказав на деле свои военные способности, добился возможности остаться военным и не становиться кардиналом. Кроме того, пущен был слух о его женитьбе на одной из племянниц Мазарини; слух этот был благосклонно принят принцем, которому было все равно, на ком жениться, лишь бы жениться.

Герцог Бофор вернулся ко двору, получив при этом все возмещения за нанесенные ему обиды и все почести, подобающие его рангу. Конечно, дали полное прощение всем, кто помогал его бегству. Кроме того, он получил чин адмирала, по наследству от своего отца, герцога Вандомского, и денежное вознаграждение за свои дома и замки, разрушенные по приказу Бретонского парламента.

Герцог Бульонский получил имения, равные по ценности его Седанскому княжеству, возмещение доходов за восемь лет и титул принца для себя и своего рода.

Герцогу де Лонгвилю было предложено губернаторство Пон-де-л’Арша, пятьсот тысяч ливров — его жене, а также было обещано, что его сына крестить будут юный король и молодая Генриетта Английская.

Арамис выговорил при этом, что на церемонии будет служить Базен, а конфеты поставит Планше.

Герцог д’Эльбеф добился выплаты сумм, которые должны были его жене, ста тысяч ливров для старшего сына и по двадцати пяти тысяч каждому из остальных.

Один только коадъютор не получил ничего; ему, правда, было обещано похлопотать перед папой о предоставлении ему кардинальской шляпы, но он знал цену обещаниям королевы и Мазарини. В противоположность г-ну де Конти, он, не имея возможности стать кардиналом, принужден был оставаться военным.

Поэтому, в то время как весь Париж ликовал по поводу возвращения короля, которое было назначено на послезавтра, один Гонди среди общего веселья был в таком дурном расположении духа, что послал за двумя людьми, которых он призывал обыкновенно, когда на него нападала мрачность. Это были: граф де Рошфор и нищий с паперти Святого Евстафия.

Они явились к нему со своею обычной точностью, и коадъютор провел с ними часть ночи.

Глава 50

Иногда королям бывает труднее въехать в столицу, чем выехать из нее

Пока д’Артаньян и Портос отвозили кардинала в Сен-Жермен, Атос и Арамис, расставшись с ними в Сен-Дени, вернулись в Париж.

Каждый из них должен был сделать по визиту.

Едва скинув дорожные сапоги, Арамис полетел в ратушу к госпоже де Лонгвиль. Услышав о том, что мир заключен, прекрасная герцогиня раскричалась: война делала ее королевой, мир лишал ее этого сана. Она заявила, что никогда не подпишет договора и что она желает вечной войны. Но когда Арамис представил ей этот мир в его настоящем свете, со всеми его выгодами, когда он предложил ей, взамен спорного и непрочного королевства в Париже, подлинное вице-королевство в Пон-де-л’Арше, то есть власть над всей Нормандией, когда герцогиня услышала о пятистах тысячах, обещанных ей кардиналом, и о чести, которая ей будет оказана молодым королем, обещавшим быть крестным отцом ее сына, — г-жа де Лонгвиль уже только для виду, по привычке всех хорошеньких женщин, продолжала возражать, чтобы затем весьма охотно сдаться.

Арамис делал вид, что верит в искренность ее гнева, и продолжал убеждать, чтобы не отказать себе в приятном сознании, будто убедил ее.

— Герцогиня, — сказал он ей, — вы желали одержать победу над принцем, вашим братом, — величайшим полководцем наших дней, а когда выдающаяся женщина захочет чего-либо, то всегда достигнет цели. Вы победили принца Конде: он вынужден прекратить войну. Теперь привлеките его в нашу партию. Восстановите его понемногу против королевы, которую он не любит, и Мазарини, которого он презирает. Фронда — комедия, в которой мы сыграли только первый акт. Посмотрим, какой будет Мазарини при развязке, то есть тогда, когда принц благодаря вам отвернется от двора.

Г-жа де Лонгвиль была побеждена. Фрондирующая герцогиня была настолько уверена в могуществе своих прекрасных глаз, что нисколько не сомневалась в их влиянии даже на принца Конде; и скандальная хроника того времени гласит, что эта задача оказалась ей вполне по силам.

Атос, расставшись с Арамисом на Королевской площади, отправился к г-же де Шеврез. Эту фрондирующую особу тоже надо было убедить; но уговорить ее было труднее, чем ее молодую соперницу. В договор ее имя внесено не было, г-н де Шеврез не назначался губернатором никакой провинции, и если бы даже королева согласилась быть крестной матерью, то разве что внука или внучки герцогини.

Поэтому при первых же словах о мире г-жа де Шеврез нахмурила брови и, несмотря на логичные доводы Атоса, доказывавшего, что дальнейшая война невозможна, она настаивала на ее продолжении.

— Прелестный друг мой, — сказал Атос, — позвольте мне сказать вам, что все устали от войны и, кроме вас и коадъютора, все, я полагаю, жаждут мира. Вы только опять добьетесь ссылки, как то было при Людовике Тринадцатом. Поверьте мне, эпоха успешных интриг для нас кончилась, и вашим прекрасным глазам не суждено потухнуть, оплакивая Париж, в котором, пока вы будете в нем, всегда будут две королевы.

— О! — воскликнула герцогиня. — Я не могу вести войну одна, но я могу отомстить этой неблагодарной королеве и ее властолюбивому фавориту, и… клянусь честью, я отомщу.

— Герцогиня, — сказал Атос, — умоляю вас, не портите будущее Бражелону. Сейчас карьера его устраивается; принц Конде благоволит к нему, он молод, — дадим утвердиться молодому королю! Увы, простите мою слабость, для каждого человека настает пора, когда он начинает жить в своих детях.

Герцогиня улыбнулась полунасмешливо-полунежно.

— Граф, — сказала она, — я опасаюсь, что вы стали приверженцем двора. Нет ли у вас уже голубой ленты в кармане?

— Да, герцогиня, у меня есть лента ордена Подвязки, пожалованная мне королем Карлом Первым за несколько дней до его смерти.

Граф говорил правду: он не знал о просьбе Портоса, и ему не было еще известно, что у него есть еще одна.

— Итак, надо становиться старухой, — сказала герцогиня задумчиво.

Атос взял ее руку и поцеловал. Она вздохнула, глядя на него.