Дитя Всех святых. Перстень со львом

Маргарита де Вивре слушала в молчании. Она уже предчувствовала, что течению ее жизни предстоит круто измениться.

— Неужели это так опасно?

— Говорят, от нее гибнет третья часть населения. Но в некоторых провинциях она унесла уже больше половины, а сам я видел деревни, где не осталось ни одной живой души.

Маргарита молча смотрела на этого оборванного бродягу, чья речь была более грозной, чем ультиматум полководца, обложившего замок осадой.

— Чума надвигается с юга. Ее привезли из Азии итальянские купцы. Прошлой зимой она была в Марселе. В марте опустошила Авиньон, не сделав исключения даже для папы Клемента. И продолжает приближаться со скоростью одного лье в день. Ничто не в силах ее остановить. Достаточно знать, где она сейчас, чтобы рассчитать, когда напасть доберется сюда. Чума никогда не опаздывает на свидание, а когда уходит, после нее остаются лишь мертвецы да те немногие живые, которые их оплакивают.

— Где она сейчас?

— До Нанта пока не добралась, но скоро прибудет и туда. Когда я там проходил, в предместьях уже поговаривали о какой-то странной лихорадке.

Хоть Маргарита де Вивре и держала себя в руках, в ее голосе прозвучала тревога:

— А что говорят врачи?

Паломник усмехнулся, дернувшись тощим телом.

— Что они могут сказать… Если верить тем, которых я слышал, болезнь бывает от зараженного воздуха. Коли птицы летают низко, значит, чума в верхних слоях; а коли высоко — значит, стелется над самой землей, и тогда всюду попадаются змеи и дождевые черви, которые выползают, чтобы от нее спастись. Одно известно наверняка: ее приносит южный ветер.

— Разве нет от нее лекарства?

Человек пожал плечами.

— Некоторые жгут ладан, другие — алоэ, грецкие орехи, мускус, камфару, шафран, миро; иные обмазывают себе тело глиной. Но и те, и другие умирают наравне со всеми прочими.

Маргарита решила, что с нее довольно. Она поблагодарила странника, велела дать ему золотой и тотчас же выставила за порог, поскольку и сам он мог оказаться разносчиком заразы. Едва тот ушел, как она взялась за исполнение единственной по-настоящему действенной меры предосторожности: велела закупить в округе достаточное количество продовольствия, чтобы выдержать долгую осаду, и приказала запереть ворота и поднять мост. А еще дама де Вивре приказала страже разить всякого, кто попытается войти. Вдобавок она запретила подниматься на стены, когда острие флюгера указывает, что дует южный ветер.

Так прошло лето, и началась осень. В этих удручающих обстоятельствах без всякого веселья отметили одиннадцатый день рождения Франсуа, 1 ноября 1348 года. Франсуа был мрачен. С запретом покидать замок уроки чтения и письма становились все чаще; генуэзский учитель фехтования не приехал; а единственной дичью, на которую он мог охотиться, были омерзительные черные крысы, наводнившие замок, — без сомнения, их привлекли обильные припасы.

Но вот десять дней спустя, на зимнего святого Мартина, Делая рано поутру ежедневный обход караулов, Маргарита обнаружила одного из стражников заснувшим. Она уже приготовилась сделать ему суровый выговор, когда заметила, что тот бледен и весь дрожит. Особенно не беспокоясь, поскольку никто не входил в замок, она велела отправить захворавшего солдата в казарму.

На следующий день у него в паху появились бубоны, а еще через день он умер, в то время как двух других охватила внезапная лихорадка.

Маргарита не могла взять в толк случившегося. Вероятно, кто-то нарушил ее приказ — либо покинув замок, либо выйдя на дозорный ход, когда дул южный ветер. Разве теперь узнаешь? Но она и не задавала вопросов. Каким бы образом чума ни проникла в замок, он стал теперь смертельно опасным местом. Надо срочно бежать отсюда.

Маргарита немедленно приказала оседлать трех лошадей — для нее самой, для Франсуа и Жана. Из всей поклажи она взяла только боевую секиру своего мужа да кошель, набитый золотом; вторую секиру она дала Франсуа, который не хуже, чем она сама, способен был с ней управиться; кое-что из теплой одежды, которую доверили везти Жану, дополнило снаряжение беглецов.

Не поколебавшись ни мгновения, Маргарита решила бежать от чумы с обоими своими детьми. Конечно, Франсуа — существо, которое значило для нее больше всего на свете, — практически ничем не рисковал, но она помнила тот случай с лестницей. Если бы Гильом не перехватил тогда падающую лестницу, она бы наверняка размозжила ребенку голову. Вот и сейчас, если Маргарита хочет, чтобы Франсуа прожил все сто обещанных ему лет, она должна действовать согласно обстоятельствам…

Франсуа сел на Звездочку. Промчавшись галопом по мосту вон из замка вместе с матерью и братом, он невольно вспомнил то великолепное пасхальное воскресенье 1342 года, когда получил в подарок эту лошадь. Мальчик не слишком хорошо понимал всю серьезность их положения. Он целиком отдался опьянению этим первым мигом свободы после тягостных месяцев вынужденного затворничества…

Но иллюзии длились недолго. Если стены родного гнезда хоть как-то защищали их до сих пор, то вокруг замка уже давно творился сущий ад, и трое беглецов не замедлили в том убедиться.

После нескольких часов скачки Маргарита, Франсуа и Жан оказались на лугу, посреди которого возвышался странный земляной вал, похожий на дамбу, высотой несколько метров и длиной около двадцати. Они поднялись на его гребень — и окаменели.

Это была огромная общая могила, еще не засыпанная. Ветер дул в противоположном направлении, вот почему они не ощутили запаха, но теперь, оказавшись прямо над разверстой пастью погребения, захлебнулись зловонием. Нельзя сказать, что вонь была по-настоящему невыносимой, но им почудилось, будто их накрыло с головой, что они провалились в эту яму и барахтаются среди трупов.

То были жертвы чумы; об этом свидетельствовали многочисленные черноватые пятна на их лицах и руках, а у тех, кто был наг, в паху или под мышками виднелись бубоны — набрякшие и уже лопнувшие. Тут можно было увидеть кого угодно: мужчин и женщин, старых и молодых и даже грудных младенцев — голеньких и спеленутых; некоторые, казалось, еще цеплялись за грудь несчастной матери, если только это не была случайная женщина, на чье тело упали детские трупики и с которой вместе изображали теперь жалкую пародию на жизнь.

Франсуа не мог отвести глаз от мертвеца, лежащего прямо под его ногами. Это был мужчина с седоватыми волосами и бородой, облаченный в доспехи. Он лежал, задрав бороду к небу, и смотрел прямо на мальчика, выставляя напоказ черное пятно, обезобразившее его лоб. Как этот рыцарь оказался тут, среди наваленных вперемешку людей, которые все, судя по их убогой одежде, были крестьянами?

Хотя нет, тут не только крестьяне. Франсуа заметил это, приглядевшись получше. Попадались в яме и хорошо скроенные одеяния добротного сукна — платье зажиточных горожан; встречались и монашеские рясы с капюшоном.

Вонь становилась все нестерпимее. Эти люди, которые несколько дней, а то и часов назад были еще живы, говорили, кричали или плакали, превратились в гниющую груду, и единственное, с чем они могли обратиться к миру, было их зловоние, означавшее: «Я мертв».

Франсуа резко потянул поводья и развернул лошадь. И тут же услышал крик:

— С дороги!

Он едва успел увернуться. К краю могилы подъехала тележка, которую толкали два человека в лохмотьях, с лицами, закрытыми тряпьем, чтобы уберечь дыхание от смертоносного воздуха. Франсуа освободил им путь. В тележке лежали трупы. Франсуа разглядел среди них мальчика лет одиннадцати-двенадцати. Они с ним были похожи. У погибшего были такие же белокурые кудрявые волосы, такие же широкие плечи и сильные ноги, только он был мертв… Мертв и наг, с двумя черными шарами в паху. Умерший мальчик был крайне бледен, словно эти черные наросты высосали из его тела все прочие цвета. Он продолжал удивленно смотреть своими мертвыми голубыми глазами.

Франсуа вдруг бросил Звездочку в бешеный галоп и понесся вперед, не разбирая дороги.

Его охватил ужас. Что это за мир, в который он только что окунулся и о котором ему никогда не говорили? Что это за мир, в котором закованный в броню рыцарь и спеленутый младенец, дворянин и крестьянин обладали одинаковой силой — силой своего зловония? Как вышло, что все эти люди умерли столь стремительно? Кто сей невидимый враг, против которого бессильны и меч, и копье? И к чему тогда все то, чему его учили? Какой ему был бы прок от уроков итальянца, даже если бы тот и добрался до замка? Должно быть, учитель и сам лежит сейчас в каком-нибудь другом рву, между ребенком и старухой, и смердит вместе с остальными, несмотря на свое хваленое мастерство!