Арвары. Книга 2. Магический кристалл

Государь приподнялся от дерзости волхва.

— Наследник мне солгал?

Путивой же оперся на посох и тяжело вздохнул.

— Эх, лета младые!… Да не солгал, Великий Князь, а сам обманут старцами. Они ведь что творят? Отрокам, таким, как княжич, велят во поле лечь одним ухом к земле, а другим к небу и внимать. А потом пытают — что слышал ты, иль ты? Кто же не внемлет, бьют розгой по ушам, еще перстом потычут и вдругорядь заставляют, де-мол, глухой. Лежат они, лежат, кто день, кто ночь иль более того, у иных так кровь из ушей закаплет, а у иных ручьем… Вот мнится тем юнцам, как будто голоса звенят. А звон сей не с небес — из уха.

— Подобный звон я тоже слышу, — согласился Белояр. — Иной раз — чу! Вроде б глас иль смех какой!… Ан, нет, то птица прозвенит, то ветер свищет…

— Вот так же твой наследник, Великий Князь. По молодости ему слышатся лишь голоса девичьи.

— Откуда же он узнал про боярина Свиряту? — спохватился государь. — Шести годов уехал к светлогорам, вчера явился… А про то, куда боярин послан, мы ведаем вдвоем, Путивой. Знать, ты сказал ему? Закон насторожился.

— Не говорил!.. Должно быть, ты, Великий Князь, обмолвился случайно.

— Да речи не бывало ни о Свиряте, ни о том, где ныне он… Чудно мне, волхв. А может, ты солгал, и Кладовест сущ над нами?

— Досужий вымысел юнцов!

— И все одно, пойди на пристань и узнай, какой корабль ищет причала и откуда. Ну, а когда причалит, посмотри, кто же приплыл на нем.

Похоже, Закон того и ждал.

— Добро, Великий Князь.

Покинув государев дворец, Путивой взял с собой стрельцов храмовой стражи и в тот час направился к пристани, где уже было людно. Руины стены, занявшие четверть площади, ничуть не мешали ярмарке, поскольку бойкие купеческие приказчики развернули прилавки с товаром прямо на развалинах, таким образом возвысившись над другими и тем самым привлекая к себе внимание. Мало того, рынок даже увеличился, ибо теперь ничто не сдерживало, и торговые ряды, будто вода через каменный речной порог, перекатились к причалу, и стало проще подавать . меры, мешки и тюки с кораблей. Одни мытники сбивались с ног, не успевая теперь взимать таможенную пошлину при разгрузке товара и одновременно следить за торговлей, чтоб в тот час взять налог, как только этот товар продан.

Если бы башня не обрушилась, то с ее высоты Закон озрел бы всю излучину залива и затон, в которых каждый корабль был бы как на ладони; теперь же Путивою пришлось с помощью стрельцов карабкаться на каменный вал, однако и оттуда перед взором встал лишь лес мачт, за которым скрывалось море, а ничего более высокого поблизости не оказалось. Тогда он отыскал начальника — главу чальных мытарей, взимающих налог за чало, и велел ему узнать, есть ли в море корабль, ищущий места у пристани. Начальник приказал подручным подняться на мачты, и скоро выяснилось, что судов, ожидающих причала, в море десятка полтора, но все стоят на якорях и лишь с одного, испанского торгового парусника, спустили лодку, которая сейчас плывет к берегу.

Испания была провинцией Ромеи, и если Годислав в самом деле предсказывал истинное и ясно видел незримое, то боярин мог придти на этом корабле, скрывшись под личиной морехода, странника или пытливого путешественника. Два года миновало, как Свирята в глубокой тайне и окольными путями был послан в Середину Земли, дабы через приближенных выведывать намеренья молодого императора Юлия. Блюдящие ромейский престол придворные настолько обнищали и так любили серебро, что за малую мзду боярин нанял из их числа сразу трех соглядатаев и сообщал через доверенных купцов и каликов перехожих о каждом шаге меченного скифским мечом, беспалого властителя. Несмотря на долгие сухопутные и морские дороги, вести от боярина достигали варяжских берегов в один месяц или чуть поболее того, а коль отличались важностью, то и трех дней хватало, ибо за дело брались стрельцы храмовой стражи. Они и стрельцами назывались изначально потому, что слали вести с особой восьмиперой стрелой, выпуская ее из мощного вестового лука. Для этого от Варяжского моря до Русского и далее, по всему пути через полторы-две версты стояли стражники, готовые в любой миг поднять прилетевшую весточку и послать ее дальше. Такие же лучники были между храмами Перуну по всему парусью, а тайные стрельцы существовали и в землях ромеев, скандов и арвагов, так что Закон знал все, что происходит в варяжском государстве и за его пределами.

Но с весенней ярмарки, когда Свирята сообщил о тайном Низибисском договоре между императором и Артаванским царем Урджавадзой, не было более из Ромеи важных известий.

Лодка кое-как пробилась между судами к берегу, однако боярина в ней не оказалось, а испанские купцы, заплатив за чалки, стали просить у начальника место пристани, де-мол, привезли они оливковое масло и зрелые плоды, кои нельзя долго томить в корабельных укрытиях. Начальник велел снять с чалок и поставить на якорь скандское судно, пропахшее рыбой и овечьей шерстью, и вместо него позволил встать испанцам.

Не минуло и получаса, как по пристани потек диковинный, густой и обволакивающий дух спелых полуденных плодов, на который, словно пчелы на нектар, были падки жители стольного полунощного града, и в един бы час опустошили корабль, да бдительные мытники потребовали пошлину сразу за весь товар. Испанские мореходы принялись разгружать судно, и, стоя в людской сутолоке, Путивой заметил, как один из них поставил корзину с плодами и в тот же миг исчез в толпе. Ловкие стрельцы незаметно последовали за ним и настигли неподалеку от выхода с ярмарочной площади.

Признать в безбородом, смуглом от солнца и обряженном в лохмотья человеке Свиряту было трудно, и потому Закон все-таки надеялся, что это не боярин, а скорее всего, раб, попытавшийся скрыться от хозяина: зачастую невольники бежали с чужеземных кораблей, зная, что у варягов нет рабства. Однако когда Путивой пробился сквозь торговые ряды и увидел в руках стрельцов беглеца, надежды обрушились, словно старая крепостная стена.

— Здравствуй, владыка! — боярин не вырывался, а стоял с улыбкой на лице. — Верно, меня поджидал?

— Поджидал, — молвил Закон безрадостно. — Зрю я, с доброй вестью пришел?

— Не мне судить, с доброй ли, но с вестью. Вели стрельцам отпустить, к Великому Князю мне надобно.

— Поспеешь к Князю. Не забывай обычаи! Прежде след в храм войти и жертву воздать Перуну

— Воздам еще. А ныне недосуг, владыка. Весть, с коей пришел, не терпит промедленья.

— В сей час Великому Князю не до тебя и твоих вестей. — проворчал Закон. — Наследник Годислав вернулся из учения от крамольников, вот государь и тешит свое родительское око. Меня послал встретить и выслушать. А то откуда б я узнал, что ты с испанским кораблем придешь?

— И то верно, — согласился Свирята. — Но как же государь прознал?

— Есть очи у него, связующие с богами… Ступай за мной, боярин.

Стрельцы отпустили руки Свиряты и пошли следом.

Арочный вход храма сиял ярким и высоким очистительным огнем, пламя которого не обжигало, а лишь опахивало бархатным, ласкающим теплом и благовонным смолистым духом. Сразу же за ним посверкивало ниспадающими кропящими каплями капище — пелена омывающего дождя, пахнувшая свежей весенней травой, но в самом храме света было немного, ибо пустой, как всегда в ярмарочные дни, он освещался лишь одной хрустальной молнией, висящей под высоким сводом над медным изваянием Перуна. Горсть таких же стрел была в его деснице, воздетой над головой, и когда в чаше возжигался жертвенный огонь, в куполе отворялись невидимые снизу окна, и солнечные лучи, падая на хрустальные оперения, преломлялись, отчего вспыхивали все восемь молний.

Закон даже не приблизился к чаше, а повел боярина в святилище, где совершалось таинство Откровения. За толстой дубовой дверью горел очаг, обрамленный коваными молниями, а одна, тяжелая и раскаленная до малинового цвета, находилась посередине и называлась присягой. Арвары, признавшие над собой волю Перуна, накладывали свою руку, и если присягали откровенно, то ладонь оставалась совершенно целой, если же таили ложь — обжигались так, что дымилась кожа. А заговорщиков и вовсе прожигало до костей.