Владычица Рима

– Работать не хотят. Хвастаться друг перед другом хотят. Деньги копят.

– Верно. Жадность правит миром. Каждый стремится прожить легко и беззаботно. Кто спорит: есть люди честные, но их так мало, что и говорить о них не стоит, потому что они всегда будут в проигрыше!

– А честные люди все равно будут всегда!

– С тобой нельзя спорить. Ты не признаешь логики!

– А ты не желаешь видеть истину. Истина же в том, что побеждаем мы!

– Сейчас, несомненно. Только скажи, деревенщина, что будет, если что-то случится с госпожой? Да все наши вожди перегрызутся, как собаки, а воинов продадут римлянам.

– Ах, чтоб отсох твой поганый язык! Что может случиться с госпожой?!

– Ничего, Телеф. Конечно, с сестрой Богов ничего не может случиться. Я только так спросил, для примера. Но ведь перегрызутся? Разве я не прав?

– Перегрызутся.

– А почему госпожа держит их подле себя? Почему не возьмет других? Ведь в людях-то она разбирается?

– Ну, разбирается.

– Потому, что нет других. Ты понимаешь, Телеф? Среди всей нашей армии эти – самые лучшие. Каковы же тогда остальные? Нет, я не хочу принизить тебя. Ты – человек честный, но ты не полководец, не твое это призвание. Понимаешь, к чему я веду?

– Понимаю.

– То-то. Слишком мало в этом мире честных людей. В том-то и горе рода людского, ибо будет он всегда плавать в крови. А мысли твои не глупы. Рабам-то и нужны рабы… Вот ведь как точно ты сказал. В твоих словах раскрывается суть нашего подлого мира. А ты философ…

– Иди ты!

– Не сердись. Я ведь признал разумность твоих доводов, хотя ты и не хочешь признать разумность моих. Ты веришь в прекрасную мечту, которой нет и не будет, а я – киник и знаю, что мир наш подл и низок.

– Раз в мире этом есть такие, как госпожа…

– Но ведь она не совсем человек. За это ты спорил со мной и это доказал мне. Она и вправду сестра Богов, сошедшая на землю из любви к людям или из жалости к ним. Второе – вероятнее…

– Болтаешь, что в голову взбредет. Вон, Лиина спешит, – опять идти надо. Потаскал бы носилки, не трепался бы языком. Вы, греки, языком молоть молодцы, только язык – не жернов, от его работы муки не прибудет…

Воины неохотно поднимались. Спор слушали немногие. Большинство обсуждали вопросы попроще: погоду, возможный маршрут, место ночевки на сегодня. Завидовали тем, кто ушел щипать римлян, – они без добычи не останутся, а тут только ноги собьешь. Да и не поймешь в этом споре, кто прав, кто виноват. И Телеф прав: хорошо, когда твое – это твое, и Стафанион: подлость миром правит. А кто она, госпожа: простая женщина или сестра Богов – не так уж и важно. Лишь бы и дальше все шло хорошо. А насчет рабов, так это, конечно, скверно, когда тебя на рынок гонят за неуплату налога или за долг какой, но и пару рабов в хозяйстве иметь совсем неплохо – ни тебе, ни детям твоим надрываться сверх сил не придется…

Единственный, кто дослушал спор до конца, был Валерий. Споря, Телеф больно задел его, но при этом высказал такие доводы, каких Гальба и у лучших философов Рима не слышал.

Деревенщина, варвар, а как рассуждает!

Конечно, Стафаниона ему не переговорить. Тот даже поражение способен перевернуть в победу.

Почему-то Валерию ярко представилось начало восстания, о котором рассказывал Телеф: вот бьется в пыли и рассыпает проклятия старуха Милица, вот гудят сбившиеся в кучу поселяне, а вот из хижины выходит госпожа. Только-только вопреки войне она спасла жизнь женщине и новорожденному ребенку. Устала, наверно, и за дочь волнуется: как там она одна. Гул голосов останавливает ее. Она колеблется: вмешаться или уйти?

Цезарь, наверно, так же колебался перед Рубиконом, но за Цезарем стояли преданные ему легионы, опыт нескольких войн и ни одного поражения.

А за ней? Что за ней? За знахаркой, гадалкой, чужеземкой? Понимание страшной силы Великого Города? Да и нет у нее обиды на Рим. Не знает она, что пылает ее дом, подожженный потехи ради проезжавшими мимо конниками. И все-таки она говорит то, что не смеют сказать сильные мужчины, и добавляет: «Кто со мной?» И тут же поворачивается. Она не хочет слышать слов. Тот, кто решил драться, последует за ней.

И все-таки есть за ней что-то. Не легионы, не победы, нет. За ней есть вера людей. Вера в слабую женщину, ни разу не унизившуюся и ни разу не унизившую, вера в знахарку, не раз побеждавшую смерть, вера в «самую лучшую гадалку в мире», чьи добрые слова всегда сбываются.

Потому-то и торопятся вслед за ней мужчины, сжимая тяжелые дубины – единственное их оружие. Мужчины, которые идут биться за то, чтобы добытое их руками оставалось у них. За свое, за себя. А поспеть за ней нелегко. Мужчины бегут, задыхаясь и глотая горячий воздух. Если слаб – отстань, возвращайся. Но никто не отстает. Стыдно отстать от женщины.

Подставляя плечо под носилки, Валерий усмехнулся. Он вспомнил, как гнался за девочкой, когда та, желая наказать его за медлительность, шла впереди него.

А вот и легионеры. Отряд невелик. Все они хорошо приложились к кувшинам с вином. А чего опасаться? Последние из сопротивлявшихся распяты на камнях в Черной долине и высохли, подобно мумиям фараонов в пирамидах. Правда, где-то ходят воины Кривого Ксифия, но они римлян не трогают, предпочитая грабить тех, кто не может защитить себя. Потому-то так внезапен шквал выбрасываемых пращами камней, потому-то и растерялись легионеры, когда на них накинулись варвары с дубинами. Если бы знать! Он бы вправил мозги центуриону [7]. Идиот! Позволил солдатам напиться, шел по чужой земле, как по улице Рима! Да что там этот дурак – центурион. Знай он сам, чей дом подожжен потехи ради, подождал бы, а когда варвары с добычей подошли бы поближе… Или приказал бы обшарить заросли как следует.

Но будущее способны видеть лишь избранные, а направлять судьбу – избранные из избранных. Боги! До чего же это я додумался! Сравнил безродную гадалку с величайшим из римлян! Не считая, конечно, Тиберия Цезаря, отца римского народа и грозу варваров. Да будет долог век его.

Поспешно проговорив про себя эти слова, Валерий чуть не оглянулся: не подслушал ли кто его крамольные мысли, и тут же рассмеялся про себя. Что поделаешь, привычка крепка. Где-где, а здесь наверняка нет шпионов императора Тиберия.

После этого привала Валерия больше от костра не гнали. Играть в кости, впрочем, не звали тоже. На привалах воины обычно коротали время, рассказывая и слушая истории о боях, небывалых совпадениях, случаях из мирной жизни.

Особенно всем нравились новости. Рассыпавшиеся на отряды и отрядики повстанцы нападали на римские центурии и когорты, постепенно оттесняя пришельцев к главному городу страны, за его неприступные стены. Засады в самых неожиданных местах, ночные нападения – все это делалось грубо, по-варварски и нередко удачное бегство оценивалось в разговорах выше героизма и стойкости. И только неварварская слаженность всех, казалось бы, произвольных нападений напомнила Валерию давнюю историю Пунических войн. Ведь именно так выдавливал из Италии Медлительный Фабий непосильные тогда для Рима полчища карфагенян.

Единственный, с кем Валерий делился своими мыслями, был Стафанион. Тот, в свою очередь, пересказывал, а порой и растолковывал юноше новости, да и сам был не прочь порасспросить благородного пленника. Интересовало грека в первую очередь все, что касалось старшей госпожи и Лиины, но юноша мало чем мог быть полезен своему «другу».

Госпожа его не замечала и, тем более, не подпускала ни к каким своим делам, а Лиина предпочитала расспрашивать, а не рассказывать. Интересовало девочку все: Рим с его обычаями, обычай земель, в которых бывал Валерий, о которых он читал или слышал. Память у нее была отменная и запоминала все девочка с первого раза. Валерий только дивился глубине и обширности познаний юной дикарки.

Порой, начав читать по памяти какой-нибудь стих, он сбивался, и Лиина заканчивала строфу за него, но она никогда не перебивала пленника и, тем более, не осуждала, если он говорил о вещах ей известных.