Лесные всадники. Кондратий Рус. Поход на Югру

Князь Юрган потянулся к кувшину с молоком.

— Рус пришел! — не заходя в юрту, закричал от дверей молодой охотник.

Орлай вскочил и схватился за меч.

— Садись, слушай и думай, — сказал сыну князь Юрган. — Мы не знаем, кто пришел в юрту: гость или враг.

Золта отстегнул от пояса длинный булгарский меч, сунул его под шкуры и стал ждать Руса.

Залез в юрту огромный Пера, младший брат старого Сюзя, за ним Рус.

Они подошли к чувалу. Рус пожелал здоровья всем — сказал «пайся» — и положил на шкуры широкий железный топор.

Не глядя на подарок, князь Юрган ответил ему:

— Ось ёмас, Рус, здравствуй!

Рядом с Русом встал Пера и начал говорить, что хозяин гнезда, Кондратий Рус, хочет быть другом князю Юргану, он чтит обычаи и веру его народа, и никогда не будет врагом ни в помыслах, ни в делах.

Князь Юрган сказал:

— Хорошие слова говорит хозяин гнезда Кондратий Рус. Но в нашем святилище был его сын!

— Вина его сына — его вина. Хозяин большого гнезда Кондратий Рус просит у тебя прощения, князь!

— Скажи Русу: я не молюсь каменной Йоме, грозному богу соседей, я не отдаю десятую часть добычи их великому каму-шаману. Рядом, скажи, мой сын Орлай. Я не пошлю его грабить святилище соседей, пойдет сам — я не назову его больше сыном! Клянусь великим Нуми.

Пера пересказывал Русу слова князя Юргана. А Золта разглядывал своего спасителя. Не постарел Рус, не потерял силу — высокий и прямой, как сосна, только длинная борода пожелтела, подпалил, видно, он ее на костре.

— Сын Кондратия Руса ранен шаманской стрелой. — Пера взял у Руса костяной наконечник и показал князю. — У шамана Лисни такие стрелы, ты знаешь. Сын Руса умрет.

Рус начал говорить. Золта понял его слова так: умрет сын, пусть умрет и обида.

— Янысь! — сказал князь, вставая. — Скажи, Пера: я верю хозяину большого гнезда, он друг, рума. — Князь отстегнул от широкого кожаного пояса кривой охотничий нож и протянул его гостю.

— Возьми, Рус!

Золта нащупал под шкурами длинный булгарский меч, вытащил его, кряхтя, поднялся и сказал Русу:

— Я стар, болезни едят мое тело. Этот меч тяжел для меня.

Рус принял его подарок, поклонился сначала князю, потом ему и вышел из юрты.

— Ось ёмас улум! — попрощался Пера и пошел за ним.

Князь Юрган стоял над чувалом, бросал пахучий вереск на красные угли.

Орлай бегал туда-сюда по юрте и кричал, что великий Нуми-Торум хочет крови.

— Чужая рана не болит, — ворчал Золта. — Шаман Лисня хочет крови соседей, а не Нуми-Торум.

Золта сел, завернул в теплую шкуру больную ногу и стал думать. Рус спас его в месяц метелей и накормил мясом, он подарил Русу булгарский меч, крепкий и острый, как жало осы.

— Возьми мой меч, отец! — кричал Орлай. — Мы не воины! Мы старухи!

Князь Юрган подошел к сыну, положил на плечи ему руку.

— Тэхом, слушай! — сказал он. — Я, князь и старейшина рода, велю тебе: догони раба шамана Лисни и убей его! Я брошу голову раба на красный ковер и раздам богатства свои, по обычаю предков, у большого костра. Спеши, Орлай! Великая мать-земля Колтысь-ими не хочет крови соседей.

КОЛДУНЬЯ

Ивашка не умер. Прохор принес его из лесу на руках, положил на лавку в передний угол. Увидела Татьяна своего молодшенького без кровинки в лице, пала перед ним, как подрубленная и запричитала: «Охти мне да тошнехонько, охти мне да больнехонько! Уж как сяду я, многобедушка, к своему сыну молодшенькому, к соколику златокрылому, ко его телу ко блеклому, как повывою обидушку да повыскажу кручинушку! Как у меня, многобедушки, три полюшка кручинушки посеяно, три полюшка обидушки насажено. Знаю я, многобедушка, не пришла к тебе, рожано дитятко, не пришла бы к тебе холодная, кабы жили на родной сторонушке, по закону христианскому…» Зашла в избу старая Окинь. Она принесла жив-траву, но Татьяна не подпустила ее к сыну.

— Загниет рана-то, — сказал матери Прохор.

Она заревела:

— Погубили нехристи молодшенького! Погубили!

Кондратий взял траву у старой Окинь, оттолкнул жену, развязал тряпицу на шее Ивашки и велел Усте промыть рану водой.

Прохор опоясался мечом, снял со стены большой лук и вышел из избы. День еще, солнышко светит, а все одно боязно. На Гридю какая надежда! Спит, поди, в елушках, неторопь.

Прохор спустился в лог, перебрел речку. Лошади лежали на траве, как неживые. Он прошел мимо, ни одна и башку не подняла — сморила жара лошадей. Вот и засека. Прохор негромко свистнул.

Из ельника выполз Гридя, приставил ему к брюху рогатину и заорал:

— Живота или смерти?

— Не балуй.

Гридя убрал рогатину и стал жаловаться, что замаяли его мухи и спасу от них нет.

— Пить-то принес? — спросил он Прохора.

— Принес.

В нагревшемся за день ельнике душно, жарко, зато шаманская тропа как на ладони — мышь пробежит, и ту увидишь.

— Слышь, Проша!

— Ну!

— Пошто мы от оштяков Юргана стерегемся?

— Ивашка к ним в кумирницу лазил.

— Вот дурья башка! Ушкуем его тятька прозвал. Ушкуй и есть, чистый разбойник! Спалят нас оштяки.

— Нишкни! Тятька идет!

Кондратий шагал не один, Пера был с ним. Они остановились за елушником, на шаманской тропе, и стали оглядываться. «Нас смекают», — догадался Прохор и вылез к ним на тропу.

— Гридю домой посылай, — сказал Кондратий Прохору. — Тут он?

— Тутока, тятя! — отозвался Гридя, вылезая из елушника.

Увидев лохматого караульщика, босого, в тяжелой железной кольчуге, Пера засмеялся.

— Разобрало тебя, нехристя, — заругался Гридя. — Вырос больше сохатого и ржешь!

Кондратий отправил его домой и наказал — ворота держать на крепком запоре.

Ушел Гридя, ушли послы. Прохор остался один, поглядел на высокое еще солнце и полез в елушник. Лежал в теплом елушнике, думал, что до юргановых юрт версты полторы, будто и рядом, а сверни с шаманской тропы — ступишь шаг и погибнешь. Лес сырой, дремучий, лога крутые, глубокие. Старый Сюзь зовет это место урочищем лешего, Ворса-морта, по-ихнему. А тятька не взял ни меча, ни рогатины. Видно, Пера отговорил. Да и то сказать — в гости с мечом или рогатиной не ходят…

Морит от жары, глаза слипаются. Прохор кусал руку, чтобы не уснуть ненароком, тряс головой. Жарко, дремотно. Палит солнце, выжимает серу из елушника, к дождю такое тепло, к петровским грозам. От елушек шаманская тропа бежит саженей десять посреди берез. Прохор стал считать белоногих. Учил его счету тятька, еще на Устюжине, когда за великим князем жили. Много лет прошло, а Прохор не забыл. Посадил на землю удельный князь Юрий своего холопа Епишку. Набежали княжеские доводчики. Скот, кричат тятьке, твой, изба твоя, а земля по грамоте княжеская, он ей господарь и володетель…

Показалось Прохору, будто птица мелькнула. Придавил он локтями траву, поднял лук и стал вглядываться. Притаился кто-то за березой, стоит. «Пока на тропу не выйдет, стрелять не стану, — решил Прохор и ахнул: — Господи, девка!»

В красной рубахе, без платка, шла по тропе к нему черноволосая юрганка. Вот беда-то! И показаться нельзя и пропустить боязно. Он покачал елушки — может, испугается, убежит. Но черноволосая не испугалась, сказала «пайся» и протянула в его сторону кувшинчик. Он понял: здоровается с ним черноволосая, надо вылезать, все едино заметила.

Прохор вышел к ней на тропу.

— Ну, чего ты! Беспонятная…

Она улыбнулась ему и затараторила. Он стоял перед ней, грузный и большой, как медведь, слушал, но разобрать ничего не мог:

— Эх ты, травинка! Заблудилась, натьто.

Она совала ему в руки глиняный кувшинчик.

— Ивашка! Рума Ивашка…

Понял Прохор, взял у нее кувшинчик и хотел погладить черноволосую. Но она убежала.

Вечереть начало, почернели елки, холодная сырость выползла из логов. Вернулся Кондратий с подарками. Прохор рассказал ему про черноволосую юрганку и показал кувшинчик с томленой травой.

Кондратий подержал глиняный кувшинчик в руках, отдал его Прохору и сказал: