Око за око

Сравнивая Брагин с Угличем, Евсеев диву давался, как же не похож этот незнакомец на родной, милый его сердцу город.

В Угличе всегда ощущалась свобода, какой-то простор души.

Узкие улочки Брагина, заполоненные людьми, вызывали у Ярослава чувство духоты. Люди здесь постоянно сновали туда-сюда, каждый был занят своим делом, непременно кажущимся ему самым главным, и вся эта сутолока поначалу просто огорошила Ярослава.

Несмотря на то что Евсееву многое пришлось испытать с тех пор, как он покинул родной дом, все это время он не расставался с вольной жизнью и, даже находясь в подчинении, обладал той долей свободы, которая была ему необходима как воздух.

Теперь же, глядя на маленькие домики Брагина, казавшиеся сделанными не человеческими руками, а стараниями каких-то маленьких сказочных существ, Ярослав уже сейчас ощущал, как же ему будет неуютно среди всего этого шума, гама и тесноты. А кроме того, ему еще предстояло служить какому-нибудь лысому пану.

Углич больше всего поражал обилием великолепных церквей и церквушек, колокола каждой из которых по утру начинали трезвонить на свой лад, создавая тот неповторимый звук, от которого у Ярослава всегда замирало сердце. В Брагине, даже при всем желании, едва можно было насчитать церквей в пять раз меньше.

Даже те, которые были высокие, острыми шпилями уходящие в небо, несмотря на всю их своеобразную красоту, не вызывали у Ярыша никаких трепетных чувств. Кроме того, к огромному разочарованию Евсеева, здесь нельзя было услышать колокольного звона. Эта новость, можно сказать, убила Ярослава, и он понял, что Брагин ему решительно не нравится.

Зато Гришка чувствовал себя здесь как рыба в воде. Его ничто не смущало и не пугало. Казалось, он был рожден для этой суматошной городской жизни, для вечной борьбы за свое место под солнцем. Если поначалу Ярослав с недоверием относился к задумке Отрепьева, решив к нему присоединиться по большей части из-за того, что ему до смерти надоело казачить, то теперь, глядя на то, с какой легкостью Гришка ориентируется в совсем незнакомом ему городе, он наконец-то искренне поверил в Гришку.

Впервые проезжая по непривычным улицам, оглядывая незнакомых людей, Евсеев понял и еще одну простую вещь. Все, что предложил Отрепьев, это не его, Ярослава, судьба, все это — Гришкино поле, и вспахивать его тоже предстоит Гришке, и урожай с него тоже снимет Отрепьев.

Может быть, Ярослав сейчас бы развернулся и, будь что будет, отправился куда глаза глядят, а глядели они в Россию. Однако ему пришлось отказаться от этой мысли — Евсеев был скован по рукам и ногам когда-то данным Гришке словом. Да и, в конце концов, нужно же как-то обустраивать свою жизнь, а если Гришкин план удастся, у него будет возможность вернуться в Углич с гордо поднятой головой.

— Ты чего такой кислый? — удивился Гришка — лицо задумавшегося Ярослава приняло довольно странное выражение.

— Не, ничего, — соврал Ярыш, — не мог же он поделиться с другом своими невеселыми мыслями, и напустил на себя обычный невозмутимый вид.

— Ну и чудненько, — потирая руки, сказал Гришка. — Чует мое сердце, что в этом городе у нас что-то получится.

Не дожидаясь, что же ответит Ярослав, Григорий снова заговорил, но на этот раз обращаясь вовсе не к другу.

— Эх, гнедой, — потрепав по холке, словно человека, сказал он своему коню, — сколько же мы с тобой всего повидали, что всего и не вспомнить. Только придется мне все-таки с тобой расстаться. — И, обращаясь вновь к Евсееву, сказал: — Да, Ярыш, придется продать наших любимцев — слишком странные мы будем слуги на конях.

Ярыш понял, почему Григорий заговорил об этом только сейчас — они приближались к большой базарной площади. Гришка смело направил коня в сторону площади, и спустя какое-то мгновение Ярослава захлестнула волна неугомонно-шумной базарной жизни.

Пока Евсеев с Отрепьевым осматривали город, солнце поднялось уже высоко, час был не такой ранний, и торговля была в самом разгаре. Хотя оба друга достигли самой окраины площади, на них отовсюду обрушились крики торговцев, на все лады расхваливающих свой товар и чего только не предлагавших!

Мешки, корзины, кульки, склянки, узелки с самым разнообразным содержимым всех возможных форм и размеров лежали, стояли, висели на шеях торговцев, и каждый из них непременно вызывал чей-нибудь рьяный интерес.

Где-то разбивали крынку с молоком, и вместе с ним на улицу выплескивалась чья-то громкая, отчаянная брань: начинали ругаться лишившийся этого самого молока и с ног до головы им облитый. Кто-то разливал масло, и тогда весенняя площадь, ставшая по-зимнему скользкой, превращалась в нечто невообразимое. Поскользнувшись, сначала падал один человек, затем другой, третий, падали друг на друга и валили тех, кто поначалу прочно стоял на ногах, при этом содержимое их корзин рассыпалось в разные стороны.

Только этого и ждавшие мелкие воришки, от которых и без того страдали и продавцы, и покупатели, хватали что попадется под руку, и за то время, пока пострадавшие поднимались и приходили в себя, от покупок почти ничего не оставалось.

Другие, более удачливые, привыкшие к тем неприятностям, которые запросто могут приключиться в этой огромной непредсказуемой толпе, избегающие карманных воришек, ничего никогда не разбивающие и не разливающие, отчаянно и упорно торговались, пытаясь сберечь хоть одну лишнюю монетку.

Много шума создавали также те, кто, едва приобретя товар, не отходя от торгаша, успевали обнаружить в покупке скрытый изъян. Вот тогда-то и начиналась самая страшная перебранка!

Ярослав поначалу прямо-таки захлебнулся во всем этом шумяще-бурлящем море — покупать ему здесь было нечего, и то единственное дело, которое завело их сюда, Гришка взял на себя. Оторопело смотрел Ярослав на весь этот шум, гам и толкотню, с трудом понимая, какая же нелегкая его сюда занесла…

— Слезай, Ярыш, — привел своего друга в чувство Гришка — пока Ярослав праздно глазел по сторонам, Отрепьев успел найти то место на площади, где продают лошадей.

Несмотря на то что Евсеев и Отрепьев уже давно обвыклись на чужбине и вовсе не были похожи на прежних казаков-разбойников, даже с большой натяжкой их нельзя было признать за коренных жителей этого города. Оттого торг был долгим: думая, что эти два человека срочно нуждаются в деньгах, брагинцы пытались приобрести хороших коней подешевке.

Однако природная Гришкина жадность все-таки восторжествовала. Точно зная, на сколько потянут их гнедые, Отрепьев не соглашался отдать их почти даром и, в конце концов, продал — хотя и со скидкой, но все же за хорошую цену.

— Э-э-э-х, — вздохнул Григорий, пряча за пазуху вырученные деньги, — вот теперь не мешало бы и пообедать.

Ярослав про себя согласился, что Гришка в очередной раз прав — только теперь, когда ответственное дело оказалось позади, он наконец понял, как же все-таки проголодался. Оба друга отправились на поиски корчмы.

Глава 14

Искать корчму Ярославу и Григорию долго не пришлось — близ торговой площади было полно таких заведений, и друзья зашли в первое попавшееся.

— Погоди, Ярыш, не спеши, — остановил Отрепьев друга, попытавшегося войти в просторный зал, — наше место нынче не с панами. Пошли со мной, — и Григорий повернул в смрадное помещение, из которого доносились полупьяные крики.

Друзья заняли свободный стол в углу, и Григорий взял самое незатейливое кушанье, хотя они вполне могли бы позволить себе кое-что получше.

Ярослав попытался было что-то сказать, но Гришка шепотом ему ответил:

— Ярыш, положись на меня, потом все объясню. И, главное, что бы я ни сказал, во всем со мной соглашайся.

Ярослав кивнул в знак согласия: в конце концов, ведь Гришка тоже в нужное время не перечил ему. А, впрочем, Ярослав так давно не ел, что, по большому счету, ему было все равно.

Проголодавшись с дороги, словно звери, Ярослав и Григорий ни на что не обращали внимание, пока не утолили голод, и только потом толком рассмотрели, кто же еще, кроме них, был в корчме.