Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

«Интересно, а у их хана возникают трудности с продовольствием для войска?» — лениво спросил себя цзиньский полководец. Вряд ли. Возможно, дикари пожирают друг друга и считают человечину лакомством.

Холодный ночной воздух проник в шатер, Чжи Чжун вздрогнул и поплотнее закутал в одеяла свои широкие плечи. Все изменилось с тех пор, как не стало старого императора. Чжи Чжун был ему бесконечно предан, благоговел перед ним. Когда он умер во сне после долгой болезни, мир содрогнулся. Полководец печально покачал головой. Сын совсем не похож на отца. Для людей из поколения генерала существовал только один император. При виде желторотого юнца на императорском троне Чжи Чжун почувствовал, что его жизненные принципы рушатся. Наступил конец целой эпохи. Наверное, со смертью императора ему, генералу, следовало уйти в отставку. Это было бы правильное и достойное завершение карьеры. А он остался, хотел посмотреть, как справляется новый император. А потом явились монголы. Отставку пришлось отложить по крайней мере еще на год.

Мороз крепчал. Чжи Чжуна уже пробирало до костей. Он поморщился — и вспомнил, что монголы совсем не мерзнут. Они переносят холод, подобно лисицам, им достаточно одного слоя меха. Генерал презирал монголов. За свою короткую жизнь они ничего не создали и ничего не добились. При старом императоре дикари знали свое место, однако мир изменился, и теперь они смеют угрожать великому городу. Чжи Чжун решил, что, когда сражение закончится, он будет безжалостен. Если разрешить цзиньским воинам бесчинствовать в стойбищах, монгольская кровь сохранится в тысячах ублюдков. Он не допустит, чтобы они расплодились, как вши, и стали снова представлять опасность для Яньцзина. Не успокоится, пока не убьет всех кочевников до единого и не опустошит их земли. Выжжет их дотла; если в будущем какие-нибудь племена осмелятся восстать против Цзинь, пусть воспоминание об участи монголов удержит их от коварных замыслов. Лучшего дикари не заслуживают. Возмездие будет кровавым и окончательным, и, кто знает, может, благодаря ему генерала Чжи Чжуна запомнят на века. Он принесет гибель целому народу. «Своего рода бессмертие», — подумал военачальник. Мысль генералу понравилась. Лагерь уже давно погрузился в сон, а Чжи Чжун все размышлял. Он сомневался, что вообще заснет этой ночью, и потому решил не гасить светильники.

Едва первый луч рассвета показался за горами, Чингис посмотрел вверх, на облака, окутавшие высокие пики. На равнине все еще лежала тьма, и от этого зрелища у хана поднялось настроение. Толпа пленников, которых он собирался гнать по ущелью перед войском, испуганно молчала. Воины построились за ханскими нукерами, ждали приказа, нетерпеливо барабанили пальцами по копьям и лукам. В улусе оставили только тысячу ратников — охранять женщин и детей. Никакой угрозы из степей не ждали. Все, что могло представлять хоть малейшую опасность, уже уничтожили.

Чингис вцепился в поводья гнедой кобылы. На рассвете барабанщики начали выбивать ритм, который звучал для хана музыкой войны. Несколько сотен юношей с барабанами стояли на флангах, размеренный рокот эхом отражался от гор, заставляя пульс биться чаще. Чингис знал, что где-то впереди ждут братья, замерзшие после перехода по скалистым тропам. А за ними лежит город, жители которого тысячу лет сеяли цзиньское семя среди монголов, подкупали их или истребляли, словно свора диких псов, когда считали нужным. Хан улыбнулся, представив, что бы сказал об этом образе Джучи.

Тучи скрывали восходящее солнце, но вдруг золотой свет залил равнину, и Чингис почувствовал на лице теплое прикосновение. Он посмотрел вперед. Его время пришло.

ГЛАВА 22

Хачиун ждал, чтобы рассвет тронул деревья и от них, словно пальцы, протянулись тени. Чингис постарается пройти через ущелье как можно быстрее и встретить основные силы цзиньцев; правда, на это понадобится время. Воины готовили луки, ворошили стрелы, плотно уложенные в колчаны. На крутых склонах погибли двенадцать человек. Их сердца остановились от недостатка кислорода. Несчастные, подобно рыбам, хватали ртами разреженный воздух. Десять сотен ушли за Хасаром. Впрочем, у Хачиуна оставалось еще много людей. Он рассчитывал, что, когда настанет время, почти девять тысяч стрел полетят во врага.

Хачиун долго — и тщетно — искал, где бы расставить своих лучников незаметно для цзиньцев. Долина хорошо просматривалась. Он понял, что только залп стрел сможет сдержать атаку врага. При мысли о сражении он улыбнулся.

Цзиньский лагерь еще спал, объятый утренним холодом. Снег скрыл все следы людского пребывания, шатры, заиндевевшие и прекрасные, выглядели воплощением тишины и покоя, и не верилось, что внутри отдыхают закаленные воины. Хачиун гордился своим острым зрением. Судя по поведению цзиньцев, они еще не знали, выступил Чингис или нет. Дозорные сменились на рассвете, сотни человек вернулись в лагерь, чтобы поесть и отдохнуть, их место заняли другие. Паники пока не было.

Хачиун невольно проникся уважением к полководцу, под началом которого находился этот хорошо организованный лагерь. Перед самым рассветом генерал послал всадников осмотреть долину, они поскакали на юг до края и вернулись. Дозорные явно не ожидали, что враг подберется столь близко. Хачиун слышал их беспечные выкрики и не заметил, чтобы цзиньцы глядели в сторону предгорий. Вне всякого сомнения, воины считали себя везунчиками и рассчитывали перезимовать в тепле и безопасности.

Хачиун вздрогнул: кто-то похлопал его по плечу и сунул в руку мясо, завернутое в лепешку. Хлеб слегка отсырел и хранил тепло чужого тела, но Хачиун сильно проголодался, а потому с благодарностью принял угощение и сразу откусил изрядный кусок. Он понимал: силы ему понадобятся. Даже для прирожденного лучника выпустить сто стрел подряд — дело нелегкое: плечи и руки ломит от боли. Хачиун шепотом отдал приказ разбиться по парам и, используя друг друга как противовес, размяться и отогнать холод. Все монголы знали о пользе подобных упражнений, и никто не хотел вступить в предстоящий бой неподготовленным.

Лагерь цзиньцев по-прежнему был тих. Хачиун сунул в рот остатки хлеба, а следом — пару пригоршней снега, чтобы кусок легче прошел в горло. У Хачиуна не было времени на разработку стратегии. Если его лучники выступят прежде, чем покажется войско Чингиса, цзиньский генерал успеет послать к ним часть своей огромной армии и уничтожит их. Если же Хачиун опоздает, преимущество от неожиданного удара с тыла будет потеряно. Чингис может погибнуть.

Глаза Хачиуна болели от ослепительной белизны, однако он по-прежнему пристально смотрел вдаль.

Пленников погнали в ущелье. Они почувствовали, какая судьба им уготована; раздались причитания и крики. Первые ряды монгольских всадников закрывали путь к отступлению, и несчастным оставалось только шагать вперед. Чингис заметил, что несколько цзиньцев помоложе проскользнули между двумя воинами. Тысячи пленников взволнованно следили за попыткой к бегству, но, увидев, как смельчаков обезглавили быстрыми ударами мечей, отвернулись — выхода не было.

Грохот барабанов, лошадиное ржание, крики людей отражались от высоких скал. Далеко впереди цзиньские лазутчики спешили сообщить своему генералу о приближении монголов. Чингису было все равно — он не рассчитывал застать врага врасплох.

Толпа пленников тащилась по каменистой тропе, со страхом ожидая, когда покажутся цзиньские лучники. Более тридцати тысяч человек брели перед монгольскими всадниками, некоторые в изнеможении падали. Воины поддевали их копьями, не разбираясь, притворяются несчастные или нет. Остальных пленных кочевники гнали вперед словно скотину, с гиканьем и улюлюканьем. Знакомые звуки казались здесь неуместными. Чингис в последний раз оглядел ряды своего войска, примечая, где находятся его верные военачальники, затем устремил жадный взгляд вперед. Ущелье было примерно четыре ли длиной. Хан знал, что не отступит.