Оборотная сторона медали (ЛП)

— Нет, сэр, — ответили два ломающихся неустойчивых голоска и четыре высоких дисканта. — Нет, сэр, мы никогда раньше этого не видели.

— Вы — сборище невнимательных салаг, — сказал Джек. — Вы видели это вчера, и позавчера вы это тоже видели. И это чертовски неприятное зрелище. На мачте — флаг проведения трибунала. Мистер Бойл, скажите доктору, что если он не придёт через пять секунд, то шлюпка отплывет без него. Кстати, мистер Моуэт, пошлите Джимми Бангса на берег за старыми бочками, чтобы создать видимость груза на палубе, и пусть купит ярдов пятьдесят холста, что используют для бочек с сахаром. Он может потратить десять фунтов.

Стивен прибежал с надкусанным тостом в руке и поспешил на баркас. Джек с большой торжественностью, под завывание боцманских дудок, последовал за ним. Когда баркас отчалил, он сказал про себя: «Молю Бога, что это в последний раз — это будет ужасное заседание».

Да, это был последний раз. И заседание оказалось ужасным, ещё хуже, чем он ожидал. Когда суд покончил с последними тщетными и в основном не имеющими особого значения, но временами чрезвычайно мучительными выступлениями обвиняемых, пять судей обсудили свой вердикт. Первым своё мнение высказал Пейнтер, самый младший. Он никогда раньше не участвовал в заседаниях трибунала и ужасно волновался при мысли о смертном приговоре.

Он всячески изворачивался, но Стоун и Гул расправились с его колебаниями спокойно, практично и по-деловому. На самом деле, в соответствии с законом, выбора никакого тут и нет, так что, когда дошло до официального голосования, Пейнтер произнес «виновен» в отношении каждого, хотя и нерешительным, сомневающимся тоном. Стоун, исполняющий обязанности обвинителя, тем временем быстро и решительно писал, склонившись над столом: «Обвинения признаны доказанными, и все обвиняемые приговариваются к смерти через повешение на борту корабля его величества в обозначенное время».

Он внимательно и беспристрастно просмотрел бумагу, кивнул и передал для подписания остальным членам трибунала.

Это был ужасный документ, и ни одному из капитанов не доставляло удовольствия подписывать его, даже Гулу. Ещё менее им хотелось переходить к следующей стадии, когда приведут заключённых и в гробовой тишине, в которой слышны лишь обычные корабельные звуки и отдалённый крик «Уборщики, уборщики на корму, слышите?», обвинитель сурово и невозмутимо прочтёт этот документ, и за всеми юридическими штампами и повторами каждый обвиняемый чётко и ясно услышит свой приговор.

Мерзкое дельце. Джек, холодно и не очень вежливо распрощавшись с Гулом и остальными, поднялся на палубу. На корме сигнальный старшина складывал флаг трибунала, и, глядя полуприкрытыми глазами на сияющую в солнечном свете воду, Джек заметил, что «Сюрприз» под пронзительный визг дудки над вращающимся кабестаном уже двигается к своему наветренному якорю.

Стивен Мэтьюрин ждал его у трапа, с таким же мрачным и усталым лицом, как и у самого Джека. Когда Джек приблизился, Стивен сказал старшему помощнику мистера Уотерса:

— Три капли каждый час, и если возможно, завтра продолжайте давать хинин, — и в молчании прошёл на баркас.

— К левому борту, — велел Джек Бондену, и как только лодка подошла к кораблю, взлетел на палубу, огляделся, убедился, что все в готовности, и скомандовал:

— Мистер Моуэт, просигнальте флагману «Запрашиваю разрешение отделиться от эскадры».

Глава третья

Если бы не возможность встретиться с французским или американским шлюпом, корветом или фрегатом, или хотя бы с приватиром, последняя часть плавания была бы совсем печальной, поскольку действительно могла стать последней и привести "Сюрприз" прямо на верфь для разборки. Офицеры и матросы, исключительно дружная команда, могли абсолютно правдиво утверждать, что при должном обращении он все еще оставался одним из самых быстрых фрегатов флота, его набор был примечательно прочным, и он был крепким, а вдобавок еще и счастливым и способным держаться круто к ветру кораблем; но факты оставались фактами: со времен его постройки в 1780-е фрегаты стали значительно крупнее и на них стали ставить гораздо более тяжелые орудия.

"Сюрприз" устарел, и тягаться с современными "американцами" мог не лучше, чем атаковать линейный корабль. В строю еще оставалось несколько французских фрегатов, с которыми он мог вступить в бой на равных, но они редко выходили в море, так что единственный реальный шанс на сражение (если брать в расчет только национальные флоты) оставался лишь со шлюпом или корветом. Чести в такой победе нет, только позор в случае неудачи, и "Сюрприз" возлагал надежды в основном на приватиров, сильно мешающих британской (и даже нейтральной) торговле между Старым и Новым светом — а в первую очередь на печально известный "Спартан".

Конечно, бессмертной славы в бою даже с необычно тяжелым и мощным приватиром не заработать, но это было бы похвальным деянием, вполне похвальным; и, за отсутствием более выдающегося оппонента, стало бы достойным завершением плавания.

Помимо того, хотя никакой военный корабль, государственный или частный, не мог сравниться с жирным купцом в части тривиальной материальной выгоды, "Спартан" был вовсе не столь уж незначительным призом: необыкновенно быстрый, недавно построенный на отличной верфи, и, если удастся не слишком сильно повредить его при захвате, Адмиралтейство наверняка захочет выкупить его; опять-таки, есть еще и награда за экипаж — по пять фунтов за голову, а про "Спартан" говорили, что его команда весьма многочисленна.

Поэтому высматривали его с еще большим рвением чем обычно; несмотря на то, что многие моряки думали, будто удача покинула корабль. Ну а если не корабль, так капитана, что в принципе равнозначно. Убеждение это укоренилось сильнее всего среди тех, кто раньше ходил на китобоях или на рыболовный промысел, поскольку они привыкли наблюдать, как два шкипера с одинаковым опытом, рыбача в одних водах одинаковыми снастями, возвращаются домой кто с полными трюмами, а кто — с пустыми.

Все дело в удаче, качестве или скорее даже неком свойстве, иногда она направляет человека в одну сторону, к хорошему или плохому, а иногда кидает туда-сюда как прилив, то выше, то ниже, не подчиняясь никаким доступным обычному человеку законам. Китобои верили в это сильнее прочих, но не обошли эти суеверия и остальных, включая и тех, кто прослужил на фрегате дольше всего и сильнее всего привязался к капитану — костяк команды боевого корабля с самого начала. Догмы разнились, были и важные отличия в деталях этого суеверия, но в целом удача и неудача считались почти или вообще не связанными с доблестью и пороком, доброжелательностью или ее отсутствием.

Удача не приходила и с опытом. Ее считали вольным даром, подобно девичьей красоте, не зависящей от воли ее обладательницы; но как красоту можно испортить завитыми волосами и тому подобным, так и неудачу, несомненно, можно навлечь определенным поведением, таким как необузданная гордость, хвастовство успехами или нечестивое пренебрежение обычаями. Священник на борту, например, приносил несчастье, а тут как раз присутствовал мистер Мартин.

Преподобный Мартин был хорошим, добрым, благовоспитанным, совсем не горделивым джентльменом, он не возражал против того, чтобы помочь доктору в лазарете или написать официальное письмо для матроса, или учить мальчишек читать; но он был священником, этого никто не станет отрицать. Ножи с белой рукоятью навлекали несчастье, как и кошки; но плавание началось и с тем, и с другим на борту. Но всё это, и даже еще большие оскорбления старых морских традиций ничтожны, совершенно ничтожны по сравнению с наличием на борту Ионы, и Иону взяли на борт в Гибралтаре в лице мистера Холлома, тридцатипятилетнего помощника штурмана.