Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

— Ты не должен считать войну периодом, предшествующим мирной жизни. Может, разговоры о мечах и волках кажутся тебе чересчур мудреными? Скажу проще: мы воины. Если мне придется всю жизнь уничтожать власть цзиньского императора, я сочту каждый день праздником. Его семья правила слишком долго. Теперь возвысился мой род. Мы больше не потерпим холодных рук Цзинь у себя на горле.

Джучи тяжело дышал, однако собрался с силами и задал еще один вопрос:

— Значит, война никогда не кончится? И ты, став седым стариком, будешь по-прежнему искать врагов?

— Если кто-нибудь из них уцелеет к тому времени, — ответил Чингис. — Нельзя бросить то, что я начал. Если мы смалодушничаем и остановимся, неприятель придет к нам с таким огромным войском, какое тебе и в страшном сне не снилось. — Чингис замолчал, подыскивая слова, чтобы подбодрить мальчиков. — Зато, когда я состарюсь, мои сыновья станут взрослыми, завоюют новые земли и сделаются их правителями. Они будут кушать жирную пищу, носить мечи, украшенные драгоценными камнями, и забудут, что всем обязаны мне.

Хасар и Тэмуге вышли за пределы улуса посмотреть на стены Баотоу. Солнце висело низко над горизонтом, но оба воина вспотели — день был жаркий и душный. Дома, в горах, они никогда не потели, там сухая пыль не приставала к коже, ее сразу сдувал ветер. Здесь же, в Цзинь, тело становилось грязным и вонючим, вдобавок всех донимали полчища мух. Особенно страдал Тэмуге. Бледный и хворый, он вспомнил путешествие в город, и его замутило еще сильнее. В последнее время юноша проводил слишком много вечеров в дымной шаманской юрте, и увиденные в забытьи кошмары терзали его и после пробуждения. У Тэмуге перехватило горло, он закашлялся. Это усилие, казалось, окончательно ослабило юношу, у него закружилась голова.

Хасар смотрел на брата без тени сочувствия.

— Похоже, ты совсем выдохся, братец. Будь ты конем, я бы зарезал тебя на мясо.

— Ты ничего не понимаешь, впрочем, как обычно, — возразил Тэмуге слабым голосом, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Он побледнел, под яркими лучами солнца его кожа казалась восковой.

— Прекрасно понимаю, что ты гробишь себя и целуешь пятки вонючего шамана, — ответил Хасар. — От тебя уже и несет как от него.

Может быть, Тэмуге и не обратил бы внимания на колкость брата, зато заметил в глазах Хасара настороженность. На Тэмуге так смотрели и раньше — считали его помощником ханского шамана. Вряд ли то был страх, скорее тревога перед неизведанным. Тэмуге не придавал значения подобным взглядам, но сейчас почувствовал странную радость.

— Я многому у него научился, — сказал он. — Временами меня пугает то, что я вижу.

— Люди всякое о нем болтают, да только ни одного хорошего слова я пока не слышал, — тихо произнес Хасар. — Говорят, шаман забирает младенцев, от которых отказались матери. И они пропадают навсегда.

Он не смотрел на Тэмуге, предпочитая разглядывать стены Баотоу.

— Говорят, шаман убил человека одним прикосновением.

Тэмуге наконец совладал с приступом кашля и приосанился.

— Я научился у него призывать смерть, — солгал он. — Вчера ночью, когда ты спал. Это было нелегко, и поэтому я сегодня кашляю. Ничего, плоть выздоровеет, а знание останется.

Хасар украдкой взглянул на брата, пытаясь понять, обманывает тот или нет.

— Наверняка там была какая-то хитрость, — заподозрил он.

Тэмуге улыбнулся. От темной пасты его десны почернели, и улыбка казалась жуткой.

— Не нужно страшиться того, что я знаю, брат, — мягко сказал он. — Опасны не знания, а человек.

— И вот такому детскому лепету он тебя учит? — фыркнул Хасар. — Ты говоришь как наш буддийский монах Яо Шу. Только он, по крайней мере, не превозносит Кокэчу. Они похожи на двух баранов, что бодаются по весне.

— Монах глуп и не должен учить детей Чингиса. Может, кто-то из них будет ханом, а этот самый буддизм сделает их слабыми.

— Вряд ли, если наставник — Яо Шу, — ухмыльнулся Хасар. — Он разбивает доски голыми руками. Твоему Кокэчу такое точно не под силу. Мне нравится монах, хотя он почти не говорит на нормальном человеческом языке.

— «Разбивает доски»! — передразнил Тэмуге. — Ну да, тебя только этим и впечатлишь. Разве безлунными ночами монах отгоняет злых духов от улуса? Нет, он рубит дрова.

Неожиданно для себя Хасар понял, что злится. Ему не нравилась обретенная Тэмуге уверенность, хотя он и не смог бы объяснить причин.

— Я никогда не видел цзиньских злых духов, которых — если верить его словам! — изгоняет Кокэчу. А дрова лишними не бывают.

Хасар презрительно хохотнул, увидев, как покраснел Тэмуге. Настроение старшего брата значительно улучшилось.

— Если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочел человека, который умеет драться, как Яо Шу, а с духами умерших цзиньских крестьян я уж как-нибудь и сам бы справился.

Разъяренный Тэмуге замахнулся на Хасара и, к своему удивлению, увидел, что тот дрогнул. Храбрец, который, не задумываясь, бросается в бой с несколькими вражескими воинами, отступил перед младшим братом и схватился за меч. Тэмуге едва не рассмеялся. Он хотел было сказать Хасару, что пошутил, напомнить о былой дружбе, но почувствовал, как холод вползает в сердце, и злорадно ухмыльнулся.

— Не смейся над духами, Хасар, и не потешайся над людьми, которым они подчиняются. Безлунными ночами ты не ходил тайными тропами и не видел того, что открылось мне. Если бы не Кокэчу, каждый раз возвращающий меня на землю, я бы давно погиб.

Хасар понял: брат заметил, как он отпрянул от его руки. Сердце Хасара бешено колотилось. В глубине души он сомневался, что маленький Тэмуге знает что-то неизвестное ему. С другой стороны, на свете столько таинственного! Хасар сам видел, как Кокэчу протыкает себя ножами и раны не кровоточат.

Хасар растерянно посмотрел на брата, затем резко повернулся и пошел к юртам, к миру, который хорошо знал. Оставшись один, Тэмуге чуть не завопил от радости.

Внезапно ворота Баотоу распахнулись, и дозорные протрубили тревогу, предупреждая людей в улусе. Тэмуге подумал, что сейчас все воины бегут к своим лошадям. Ну и пусть бегут, сказал он себе, опьяненный победой над братом. Тошнота исчезла, и Тэмуге уверенно зашагал к открытым воротам. Он не задумывался над тем, что Чен И, возможно, нарушил их уговор и на стенах города ждут лучники. В эту минуту Тэмуге легко ступал по каменистой земле. Он чувствовал себя неуязвимым.

ГЛАВА 19

В городе Баотоу было тихо, когда Чен И приветствовал Чингиса у себя дома. Хана сопровождал Хо Са, и Чен И поклонился ему, признавая, что обещание выполнено.

— Добро пожаловать в мой дом, — произнес Чен И на языке кочевников и поклонился еще раз. Он впервые встретился с Чингисом лицом к лицу.

Чингис был намного выше цзиньца, похоже, даже верзила Хасар уступал брату в росте. Чен И сразу же почувствовал в этом человеке в доспехах и с мечом удивительную внутреннюю силу. Ответив на приветствие кивком, Чингис вошел во внутренний двор. Чен И поспешил вперед, чтобы показать дорогу, и не обратил внимания на взгляд Чингиса, которым тот оценивающе окинул огромную крышу. Хо Са и Тэмуге рассказывали Чингису о своем пребывании в Баотоу, и ему хотелось увидеть своими глазами, как живут богатые горожане. Набравшись решимости, Чингис перешагнул порог.

Город опустел, даже нищие куда-то делись. Жители Баотоу позакрывали дома от кочевников, которые бродили по улицам, заглядывали в ворота и смотрели, чтобы стащить. Чингис велел не грабить население, но воины решили, что к запасу рисового вина приказ не относится. Еще им приглянулись фигурки домашних божеств. Справедливо рассудив, что обереги лишними не бывают, монголы забирали все мало-мальски могущественные на вид статуэтки.

Воины из охраны Чингиса, кешиктены, остались ждать у ворот, хотя на самом деле хан мог бы смело ходить по городу в одиночку. Единственную опасность представляли люди, которые повиновались ему с полуслова.