Лондонские тайны

Стефан стал студентом медицинского факультета в Оксфордском университете. В первые годы учения у него завязалась тесная дружба с одним из своих товарищей. Молодые люди тем сильнее привязывались один к другому, что в них все было различно, если не сказать — противоположно. Один принадлежал к высшей английской аристократии, другой родился от простого гражданина. Дворянин отличался страстностью и смелостью; у недворянина характер был положительнее, спокойнее, не дававший доходить до крайности.

Другом Стефана Мак-Наба был Франк Персеваль.

В Темпльской церкви, за вечерним богослужением, в сердце Стефана произошла большая перемена, тут ему стало ясно, что любовь его к одной из кузин — любовь не братская; здесь же он понял, что такое ревность — и грустный, опечаленный вернулся домой.

В этот вечер он был приглашен на бал к лорду Тревору и обрадовался случаю войти в новый незнакомый ему свет.

Стефан родился на границе Шотландии, где у лорда Тревора находились большие поместья. Тот знал и уважал покойного отца Стефана. Поэтому, когда Стефан по окончании университета — был представлен ему, он принял его с полным радушием, обещал стать покровителем и прежде всего сам сделался пациентом молодого доктора. Как домашнего доктора, часто бывающего в доме лорда, Стефана и пригласили на бал.

В продолжение целой недели он готовился к нему, а теперь, когда наступило время бала, он не одевался и в задумчивости сидел перед камином в своей комнате.

Около девяти часов к нему вошла мать.

— Что же ты не одеваешься, Стефан? — спросила она.

— К чему! — отвечал он, — что мне делать среди надменных аристократов, которые будут смеяться надо мной, либо вовсе не обратят на меня внимания.

— Ах, Стефан, — сказала с упреком мистрисс Мак-Наб, — ты забыл, что бедного отца твоего любили и уважали все дворяне в нашем графстве. Конечно, мы не дворяне, но все-таки выше всех лондонских граждан, потому что Мак-Набы…

— Э, полноте! — прервал ее нетерпеливо Стефан.

— Что такое сегодня с тобой, сын мой? Впрочем, поступай, как знаешь. К тебе я зашла не за тем, чтобы говорить о бале, а принесла письмо. Но ведь ты не будешь его читать, потому что это пишет дворянин.

— Письмо от Франка! — вскричал радостно Стефан.

— Да, я знаю его руку, мой милый, так как его письма доставляют тебе удовольствие.

Стефан с нежностью поцеловал мать.

— Франк здесь, в Лондоне! — вскричал молодой человек, прочитав первые строки. — Бедный Франк! Несчастлив и он!

— И он? — повторила мистрисс Мак-Наб. — Но ты разве несчастлив, Стефан?

Он заставил себя улыбнуться и добрая мать, успокоенная, оставила комнату сына. Лишь только она вышла, как послышался легкий стук в дверь и нежный голос произнес:

— Очень вам благодарна, кузен.

Нужно сказать, что хорошенькая Анна в продолжение целой недели прилагала все красноречие, чтобы отговорить Стефана от бала. У нее была своя наивная ревность. Она чувствовала, как много соблазнов имеет светская женщина; по женскому инстинкту она даже угадывала то упоение, которое охватывает молодого человека, в первый раз вступающего в светский салон, полный аромата, где улыбки и взгляды пронизывают неопытное сердце… и душой молодой девушки овладевало опасение. Ведь она любила Стефана, сколько могла любить…

Итак, Стефан Мак-Наб решил не идти на бал к лорду Тревору.

Глава четырнадцатая

СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Эдуард, полежав немного на кушетке, встал и позвонил.

На зов вошел слуга негр.

— Сделай несколько ударов в гонг средней залы, — сказал Эдуард слуге.

— Много ли раз прикажете ударить?

— Пять раз.

И вслед за этим послышались отдаленные протяжные удары в медный таз.

Эдуард вышел из кабинета и направился в круглую залу, помещавшуюся в середине дома. Она была без окон и освещалась люстрой. Там, где следовало быть окнам, находилось шесть дверей, помещавшихся одна от другой на равном расстоянии. В зале стоял прекрасный камин и около него пять стульев и кресло.

Лишь только успел Эдуард опуститься в кресло, как вдруг отворились все двери. В первую дверь вошла мистрисс Бертрам, щегольски одетая дама, владевшая модным магазином на Корнгильской площади.

Несмотря на то, что давно прошли годы ее первой молодости, она все еще была замечательно хороша собой.

Вторую дверь отворил ювелир, щегольски одетый мистер Фалькстон. Вглядевшись пристальнее в его лицо, можно было заметить, что светло-русые его усы и роскошно завитые волосы были не натуральные.

Третью дверь скромно отворил меняла, мистер Вальтер. Черный парик, который был на нем, вовсе не шел к его необыкновенно белому лицу и голубым глазам, которые, впрочем, закрывались очками зеленого цвета.

Из четвертой двери показался старичок с худощавым желтым лицом, низенький, в поношенном сюртуке. Это был ростовщик Практейс, занимавший некогда должность прокурора, но впоследствии лишенный ее за проступки. Теперь же, сделавшись ростовщиком, он так вошел в свою роль, что под предлогом покупки и продажи редкостей прекрасно обделывал свои делишки.

Наконец отворилась пятая дверь и появился мистер Смит.

Вошедшие в залу вежливо и почтительно поклонились Эдуарду, который в учтивых выражениях попросил их садиться.

Эдуард вынул из кармана золотые часы, украшенные бриллиантами, и, посмотрев на них, произнес:

— Полчаса первого! Не правда ли, Фалькстон?

— Совершенно верно.

Практейс стал вытаскивать из кармана серебряные массивные часы и поправлять на них стрелки согласно времени на часах Эдуарда.

— Итак, — продолжал Эдуард, — медлить нельзя. Надо сейчас же заняться делом, а дело состоит в том, что мне необходимо иметь десять тысяч фунтов стерлингов.

— Десять тысяч! — удивленно проговорил Практейс, крепко сжав часы в руках.

— Десять тысяч! — воскликнули все.

— Десять тысяч — и нынче же вечером, и никак не позже, — энергично добавил Эдуард.

Последние слова его заставили всех задуматься.

— Сэр Вальтер, — спросил Эдуард, — можете ли вы найти мне эту сумму сейчас?

— Пожалуй можно, но…

— Что значит но?

— Пожелаете ли вы взять мою монету…

— Нет, не хочу… — ответил Эдуард. — А вы сэр, — продолжал он, обращаясь к Фалькстону, можете отсчитать мне эту сумму?

— Дела мои чересчур плохи…

— А вы, Фанни, что скажете на мое предложение? — с нетерпением спросил Эдуард госпожу Бертрам.

— К сожалению, у меня не найдется и четвертой части требуемого количества, но то, что есть — все ваше, — отвечала мистрисс Бертрам.

— Спасибо, Фанни, и за то. Я вижу, что вы по-прежнему добры и расположены ко мне. А вы что скажете, Практейс?

— Положа руку на сердце, я должен, — отвечал бывший прокурор, — прямо сказать вашей чести, что дела наши идут туго, очень туго. Скажу более — дела совсем нейдут, о чем уже заметил вашей чести и сосед мой, Фалькстон.

— В конце концов что же выходит из ваших слов?

Практейс, помолчав несколько мгновений, жалобно сказал:

— Как ни худо идут дела мои, но я все-таки предлагаю вашей чести мою бедную кассу.

— А о вас, Смит, — сказал Эдуард, — я и не говорю: мне известно ваше имущество. Но вам, господа, продолжал он, — ужели не стыдно задумываться над такой безделицей и отказывать мне в каких-нибудь десяти тысячах фунтов стерлингов!

— Десять тысяч фунтов! — вздохнув, прошептал ростовщик Практейс.

— Вы не цените моих услуг в отношении к вам, — нетерпеливо проговорил Эдуард. Вы пользуетесь безопасностью со стороны полиции. Вся знать, вся аристократия Лондона делает закупки в ваших магазинах. Смотрите, сколько я делаю для вас, а вы, после всего…

— Я уже объявила вам, что мое имущество к вашим услугам, — промолвила мистрисс Бертрам.

— Я и не говорю о вас, моя милая Фанни, но вот эти господа…

— Мы тоже не прочь! — возразил Фалькстон.