Силач (ЛП)

— Капитан ждет вас во внутреннем дворике. Смотрите, не заблудитесь!

По правде сказать, заблудиться здесь было сложно, учитывая крошечные размеры жилища, так что монах сразу же обнаружил виконта де Тегисе мирно похрапывающим в тени индийского ореха, в одном из туземных гамаков, в которых испанцы так любили проводить полуденную сиесту.

Монах слегка потеребил его за плечо, и виконт нехотя открыл глаза, смерив его сонным взглядом, полным досады.

— Брат Бернардино дн Сигуэнса, я полагаю? — осведомился он.

— Он самый.

— Садитесь, пожалуйста, — он сделал неопределенный жест рукой, который мог означать что угодно. — Надеюсь, вы не будете возражать, если я отвечу на ваши вопросы здесь?

— Никоим образом.

Францисканцу с трудом удалось пристроиться на шатком стуле, который никак не желал ровно стоять на мокрой земле; наконец, почувствовав себя достаточно удобно, он смог внимательно рассмотреть этого человека с черной бородой и холодным презрительным взглядом.

Последовали несколько минут неловкого молчания, нарушаемого лишь истошными воплями попугая с забора. Наконец, видя, что гость не знает, с чего начать разговор, хозяин дома не слишком любезным тоном произнес:

— Вы хотели поговорить со мной? Так говорите!

— Тема весьма деликатна.

— Мне нечего скрывать.

— Речь о вашей супруге.

— Я уже давно не считаю ее таковой; много лет назад я вычеркнул ее из памяти.

— Это не мешало вам ее преследовать все эти годы.

— Как говорится, время лечит, — капитан де Луна ненадолго умолк. — Полагаю, вам должно быть известно, что я поклялся под присягой никогда не причинять ей беспокойства. Для меня она давно уже умерла.

— Но она всё ещё жива.

— Насколько мне известно, это ненадолго.

— Это зависит прежде всего от того, будет судебный процесс или нет. Позже Святая Инквизиция примет решение.

— А у вас есть сомнения в ее виновности? Не забывайте, что я и сам был свидетелем огненного кошмара, вызванного ее заклинаниями, — он пристально посмотрел на собеседника, облокотившись о стол. — Если теперь кто угодно может вызывать дьявольский огонь и обращать в пепел десятки невинных людей — значит, в нашем мире многое изменилось.

— Вы желаете ей смерти?

— Только в том случае, если будет доказана ее вина.

— Любопытно! — заметил францисканец. — Почти те же слова произнес ваш помощник, Бальтасар Гарроте.

— Полагаю, эти слова произнес бы любой честный и благочестивый христианин.

— Пусть так, но ответьте мне на один вопрос: за те годы, что вы с ней прожили, вы никогда не замечали за ней ничего странного? Ничего такого, что могло бы указывать на ее связь с Князем Тьмы?

— Никогда.

— И вас совершенно не удивили столь разительные перемены?

— Нисколько. Полагаю, Князь Тьмы овладевает людскими душами, когда сам считает это нужным. Думаю, это произошло, когда она спуталась с козопасом.

— Расскажите об этом подробнее.

— Нечего особо рассказывать. Я тогда сражался с гуанчами на Тенерифе, а когда вернулся домой, узнал, что в полнолуние ее видели на лесной поляне в объятиях козопаса; она исступленно кричала, словно вызывала дьявола, — виконт многозначительно развел руками. — Если бы я не связал себя клятвой, то сказал бы, что именно этот проклятый пастух запустил демона в ее тело. Есть в нем что-то странное. Например, мне клялись, что он был единственным, кто выжил в той бойне в форте Рождества, а потом несколько лет провел в рабстве у каннибалов.

— Так может быть, именно он, а вовсе не донья Мариана подожгла озеро?

— Если бы это был он, она призналась бы в этом. Или нет?

— Возможно, любовь заставила ее молчать.

— Вы считаете, что ради любви она готова пойти на костер и сохранить тайну? Да бросьте, святой отец! Вы же знаете не хуже меня, что такой любви не существует — если, конечно, ее не вдохновляет сам Люцифер, — капитан де Луна невозмутимо поднялся на ноги, щедро плеснул в стакан вина из кувшина, стоявшего на столе в глубине дворика, и выпил одним глотком, даже не подумав предложить гостю, после чего лениво продолжил: — Но лучше уж я промолчу. Я всегда выполняю свои клятвы, и мне не хотелось бы невольно ее нарушить, неблагосклонно отозвавшись об этой особе.

— Но вы также ничего не сделали для того, чтобы ее спасти.

— Разумеется, я для нее и пальцем не пошевелю! Женщина, запятнавшая мое имя и причинившее мне столько страданий, вполне заслужила все то, что с ней сейчас происходит.

— А вам не приходит в голову, что сейчас она может причинить вам намного больше страданий?

— Страданий? — удивился тот, усаживаясь за стол и отхлебывая глоток вина из огромного стакана. — Каким образом она может причинить мне страдания оттуда, где сейчас находится?

— Она? Ничем, — пожал плечами монах. — Абсолютно ничем.

— Ну и в чем же дело?

— Имейте в виду, что, если Инквизиция признает ее виновной в колдовстве и осудит, всё ее имущество, как и имущество ее близких и дальних родственников, в том числе и ваше, перейдет в собственность церкви.

Видимо, дело приняло для виконта совершенно неожиданный оборот, поскольку лицо его вдруг побледнело, а рука со стаканом едва заметно дрогнула.

— Но это невозможно! — воскликнул он в замешательстве.

— Тем не менее, это так.

— Но я столько лет даже не видел ее!

— Но в глазах церкви вы по-прежнему остаетесь ее супругом, а по закону все имущество супругов, детей, родителей, сестер или братьев лиц, обвиненных в колдовстве, должно быть возвращено церкви или государству.

— Но это же несправедливо!

— Таков закон.

— Несправедливый закон.

— Никакой закон по определению не может быть несправедливым, ибо любой закон уже сам по себе является опорой справедливости, — глумливо ухмыльнулся брат Бернардино де Сигуэнса и добавил: — Возможно, не вполне справедлива сама система, диктующая подобные законы, но по этому поводу следует обратиться к вашему кузену, королю.

В эту минуту капитан де Луна наконец понял — как понимали до него многие другие, порой слишком поздно — что этот вонючий, шелудивый, шмыгающий носом и на первый взгляд совершенно ничтожный монашек на самом деле — опаснейший сукин сын, выжидающий, словно паук в паутине, когда ничего не подозревающая жертва попадет в сети, расставленные им для нее с безграничным терпением и мастерством.

Поэтому он лишь крепче вцепился в стол, как утопающий хватается за соломинку, и воскликнул:

— Я не желаю иметь ничего общего с этой проклятой ведьмой, которая ухитряется пакостить мне даже из могилы! — прорычал он. — Ненавижу ее! О, как же я ее ненавижу!

— Лучше придержите язык, — ответил монах. — Не забывайте, что вы говорите с дознавателем по этому досадному делу.

— Я прекрасно понимаю, с кем разговариваю, — ответил тот равнодушным тоном безмерно уставшего человека. — Но в жизни порой наступает момент, когда становится абсолютно безразлично, что будет дальше, — он вновь отхлебнул вина, но на сей раз с тяжким усталым вздохом, словно и впрямь чувствовал себя совершенно разбитым и обессиленным. — Оглянитесь вокруг! — он сделал широкий жест рукой со стаканом. — Взгляните, с кем я вынужден жить: с честолюбивой проституткой, которая ждет ребенка, а я даже не уверен, мой ли он. Как вы считаете: подобает ли жить в таком месте и вести такой образ жизни виконту, герою шести сражений, родственнику короля и владельцу огромного состояния? — он встряхнул головой. — Разумеется, нет! Совершенно не подобает. И в такое положение меня привело очаровательное, юное и нежное создание, в которое я влюбился, как мальчишка, и дал свое имя, состояние и даже собственную жизнь...

Он замолчал; казалось, желая вновь окунуться в те светлые и счастливые времена, которым не суждено вернуться. Брат Бернардино де Сигуэнса неподвижно стоял, глядя на виконта и понимая, какой глубокой тоской и болью охвачено сердце этого человека, хотя со стороны он выглядит таким могучим и грозным.