Трон императора: История Четвертого крестового похода

— Вот это и есть преображение, — наконец произнес я и протянул ему череп. — Это должно быть у тебя. — Я вложил ему святыню в руку. — Плод твоего паломничества. Остальное положу на место, если не возражаешь. Оно еще нам пригодится.

Я сунул драгоценность обратно в мешочек, а потом спрятал его за пазуху.

Грегор, по-прежнему еле дыша и по-прежнему сияя, почтительно поцеловал череп и бережно спрятал за пазуху — под рубаху, прямо у тела. И до последней секунды, пока святыня не скрылась под тканью, все пытался на нее посмотреть.

За следующие два часа армия франков почти целиком выгрузилась на сушу и промаршировала сквозь ворота Петриона. Грегор, хоть и не вполне пришедший в себя, продолжал командовать доверенными ему людьми. Если не считать взятия Галатской башни, я еще не видел его в своей стихии. Несмотря на мою ненависть ко всему воинскому, Грегор вызывал у меня благоговейное уважение. Он проявлял необычайную стойкость и силу духа, которая казалась совершенно невероятной у человека, истощенного постом и отказом от физических упражнений. Владел мечом с устрашающей грацией, разоружая врага чаще, чем нанося ему удары. Кидался в самую гущу боя, где, казалось бы, его ждала верная смерть, но всякий раз выходил невредимым. Прекрасно сплачивал отряды воинов и каждый раз обращал противника в бегство. Лично мне было ненавистно сознание того, что уважаемый мною человек обладает этими умениями, но все равно они изумляли меня. Я, жалкий лагерный нахлебник, бежал за воинами и видел, как они разбивали наголову все отряды греков и даже варягов. Потом они рассыпались по холму, с которого Мурзуфл прежде наблюдал за военными действиями. Молва о неуязвимости Грегора распространилась во вражеском стане, как греческий огонь. Целые отряды разбегались врассыпную при одном приближении рыцаря. Даже сомневаюсь, пустил ли он кому-то кровь в тот день.

Бонифация я выпустил из виду, хотя знал, что он пытается связаться с Дандоло и другими предводителями. Когда солнце начало оседать за горизонт, с вершины холма прозвучали трубы, давая воинам сигнал собраться на берегу. Грегор созвал своих людей и направился на вершину холма, в главный шатер.

Остаток дня и почти весь вечер были посвящены совещаниям, где все пытались решить, чего же, собственно, они добились и что их ждет завтра. На закате в равнинной части города, сожженной прошлым летом, созвали общий сход. Зажгли факелы, и сотни вельмож — кто пеший, кто конный — расположились вокруг наспех сколоченного возвышения, на котором восседали Бонифаций, Дандоло, Балдуин Фландрский и еще несколько предводителей. На ступенях, ведущих на помост, сидел Грегор Майнцский, герой дня, и смотрел на все затуманенным взором. Неподалеку от него отирался вездесущий музыкант. На этот раз меня никто не звал, но я настолько успел примелькаться охранникам Дандоло и Бонифация, что, скинув самодельные доспехи, я без труда устроился в пределах слышимости.

Армия вроде бы захватила город, но смысл этого захвата пока оставался неясным. Воины, безусловно, не взяли целиком город или хотя бы его большую часть. Их отозвали на ночь, потому что после темноты оставаться в городе небезопасно. Не было ни сдачи города, ни поражения противника, произошло всего лишь чрезвычайно действенное вторжение на одну из улиц. Мурзуфл спасся бегством из Вуколеона, огромного дворца, где когда-то властвовал Исаак. Бонифаций предупредил, что за ночь Мурзуфл соберет людей, поэтому пилигримов на рассвете ждет атака бесчисленного войска разозленных, отчаявшихся греков.

— Мы добились необычайных, небывалых успехов, — заверял он нас. — Но дело пока не завершено. Ради безопасности мы должны на ночь расположиться бивуаком поближе к городской стене, у ворот, там, где это возможно, и выставить бдительную охрану. Бог сегодня нам благоволил, и я молюсь, чтобы завтра было так же. Но завтра придется биться на их улицах, на их территории. Возможно, это будет самый тяжелый день в вашей жизни. Пока не время праздновать победу. Нам еще многого приходится опасаться.

Сохраняя торжественность, он пустился в громкую и длинную похвалу людям, особенно отличившимся в деле, и первое место среди них занимал его любимый зять, Грегор Майнцский, отец его последнего внука и, вероятно, самый великий герой всей кампании, который дважды за короткое время бросил вызов смерти и только чудом остался жив. Потом состоялось скучное пиршество (продукты украли из местных резиденций). После этого последовала торжественная благодарственная месса в честь победы. Церковники опять убеждали воинов, что поход завершен лишь наполовину и что эти мнимые христиане еще хуже неверных. И вновь речь держал Бонифаций, а потом Балдуин. Каждый старался сказать последнее слово (разумеется, ни о каком соперничестве речи не шло). Я даже начал сомневаться, удастся ли вообще поспать до рассвета. Можно было подумать, что Бонифаций пытался уморить своих собственных людей.

Мне все никак не удавалось подобраться поближе к Грегору, но я наблюдал за ним издалека. Его странное свечение по-прежнему не рассеивалось. Он сидел неподвижно, держа руку повыше пояса, на святыне, и предавался размышлениям об Иоанне Крестителе, Предтече Христа. Лицемерие церковников ничуть его не трогало. Увещевания предводителей войска — тоже. Он был сам по себе. У меня хватило ума осознать, что он испытал то спасение, которое мне понять не дано.

— Это правда? — прозвучало у меня над ухом.

Я оглянулся и увидел удивленное лицо епископа Конрада.

— Грегор действительно пытался насадить себя на меч Мурзуфла, но его спас ангел, посланный Господом?

Я смотрел на него несколько секунд, на этого божьего человека, слугу Святого отца, бесхребетного двурушника.

— Да, — ответил я, причем Конрад не выразил ни малейшей тревоги, с чего это вдруг Грегор пытался напороться на меч. — Это был ангел православной церкви. Вскоре он вернется, чтобы предать вас мукам за то, что натравили всех этих олухов на его паству.

Конрад поморщился — мне уже порядком надоело видеть эту мину на его скуластой физиономии.

— Сын мой, — сказал он, — у нас не было выбора. Если бы армия не пошла в наступление, то вся кампания провалилась бы. До Иерусалима нам не добраться, но так, по крайней мере, люди будут чувствовать, что прошедшие полтора года были потрачены не зря.

До этой секунды я даже не подозревал, что могу еще больше презирать этого человека.

— Вы, вопреки желанию Папы, способствовали бойне, выдумав фальшивый предлог. И все ради того, чтобы кучка воинов почувствовала себя лучше?

— Они много трудились и страдали ради церкви, — спокойно отвечал Конрад, но все же глаз на меня не поднимал. — Церковь должна дать им уверенность, что они исполняли правое дело, иначе…

— Иначе они могут обратиться против церкви.

— Скорее, отвернуться от церкви, — сказал Конрад. — Отвергнуть наше учение означало бы для них оказаться в темноте.

— В самом деле? — Я указал на другой конец площади, где сидел самый лучезарный воин армии. — И это вы называете темнотой?

67

Наконец после полуночи мне удалось на минуту остаться с Грегором вдвоем. Его приглашали в шатер Бонифация, но он туда не пошел и, судя по всему, идти не собирался.

Мы случайно столкнулись с ним в толпе, устало расходившейся после окончания последней речуги Бонифация, и просто посмотрели друг на друга.

— Ну что, паломничество завершено? — спросил я.

— Будет завершено, когда подставлю другую щеку, — ответил Грегор почти с тем же довольным выражением на лице, которое мне запомнилось еще прошлым летом, когда он впервые увидел голову Иоанна Крестителя.

Наступила пауза.

— Завтра начнется резня, — сказал я.

— Но без меня, — произнес Грегор.

— Мы можем ее предотвратить?

— Нет, — ответил он. — Но сможем свести урон к минимуму. Господь спас меня сегодня от меня самого, и тому должна быть какая-то причина. Он сделал это вовсе не для того, чтобы я мог завтра сражаться, — ничего подобного. Думаю, Он хотел, чтобы я, в свою очередь, спас как можно больше других.