Друид

Зима прошла спокойно; по крайней мере для нас, потому что в Галлии спокойных зим не бывает. На завоеванных римлянами землях жили около двухсот кельтских племен, и с наступлением зимы восемь легионов были не в состоянии противостоять им. Римляне никак не могли понять, почему народ, который практически без сопротивления покорился Риму, вдруг вновь решил восстать. Возможно, основная причина заключалась в том, что мы, кельты, превыше всего ценим свободу и ненавидим каждого, кто пытается накинуть на нас ярмо. Военные действия могли начаться из-за любого ничтожного происшествия. Например, в том случае, если какой-нибудь всеми уважаемый кельт знатного происхождения заявит во время одной из попоек, будто сама мысль о его сыне, который находится в заложниках у римлян, способна лишить его рассудка. После такой речи все присутствующие наверняка тут же заплакали бы, словно желая залить своими слезами всю землю. Затем их сердца наполнил бы гнев, воины схватились бы за оружие и тут же выступили бы в поход. Конечно, если бы были в состоянии ходить. Именно так или примерно так в Галлии начинались все многочисленные войны. Мы меняем свое мнение так же часто, как боги меняют погоду весной. Пока Цезарь сражался с восставшими венетами, которые полностью контролировали морское сообщение, а соответственно, и торговлю с Британией, я вместе с Фуфием Цитой отправился в оппидум карнутов Кенаб. Там личный поставщик Цезаря организовал главную контору, которая должна была управлять закупкой зерна во всей Галлии. К тому моменту Фуфий Цита продавал зерно только легионам проконсула. Хотя юридически он, как и раньше, оставался частным лицом, на самом деле он давно уже стал членом штаба Цезаря, его фрументатором, отвечавшим за снабжение войск продовольствием. Поэтому для меня не было ничего удивительного в том, что в канцелярии Цезаря мне отдали приказ ехать вместе с Цитой, чтобы обустроить в оппидуме карнутов нечто наподобие удаленного от остальных лагерей поста, отвечающего за доставку корреспонденции. Ведь Кенаб находился за пределами территории, на которой велись военные действия.

Предполагалось, что я должен присоединиться к Цезарю или к Лабиэну после того, как выполню возложенную на меня миссию, поэтому все последние новости с полей сражений я узнавал с огромным опозданием. Цезарь успешно подавлял восстание за восстанием и по окончании третьего лета галльской кампании мог с уверенностью сказать, что Галлия лежит у его ног. Зиму он провел, вновь переезжая из Иллирии в Северную Италию.

Я остался в оппидуме карнутов и кое-как пытался пережить холодные месяцы в тесной комнатке, отведенной мне римлянами. При этом я, используя свое перо, должен был неустанно сражаться с постоянно растущими горами папирусных свитков. Приезжали римские гонцы и, немного передохнув, скакали дальше. Их походные сумки были туго набиты письмами, доносами и отчетами, составленными в Риме или в Галлии. Корнелий Бальб по-прежнему был главой тайной службы Цезаря в столице. Что толку от поверженной Галлии, если ты потерял влияние в Риме? Одним из самых полезных Цезарю людей оказался льстец и подхалим Цицерон. Всех молодых юристов, которых тот рекомендовал, проконсул принимал на службу в свой военный штаб. Цезарь, считавшийся до начала войны человеком, у которого были самые большие долги во всем Риме, стал миллиардером благодаря золоту, награбленному у кельтов, а также у наших богов, и мог теперь сам давать деньги в долг. Он был кредитором самого Цицерона, которого никак нельзя было назвать бедным человеком. После своего возвращения из ссылки Цицерон стал совсем другим. Некогда убежденный республиканец, он защищал теперь в Риме интересы Гая Юлия Цезаря, который нарушил множество законов. Возможно, Цицерон надеялся, что благодаря могущественному покровителю он сможет стать гораздо более влиятельным, чем раньше, потому что в прошлом, даже несмотря на все свои многочисленные заслуги, он так и не был удостоен чести стать сенатором. Цицерон всегда был и остался всего лишь homo novus, чужаком в среде римской знати, которого патриции так и не приняли в свой круг. Он мог сколько угодно сидеть в библиотеках, пытаясь отыскать предка, род которого происходил бы от великих царей Рима. Все свое свободное время — то есть те моменты, когда он не занимался делами Цезаря в Риме и не отдавал распоряжения в своем небольшом имении, — Цицерон посвящал тому, что лестью и обещаниями пытался уговорить великих историков современности отвести ему достойное место в их трудах.

Более того, он, унижаясь, умолял их представить его роль в истории Рима в гораздо более благоприятном свете, поскольку никакими великими деяниями в те смутные времена Цицерон похвастаться не мог. Так как почти за каждым римлянином постоянно следили шпионы, поскольку нанявшие их люди надеялись тут же уничтожить своих политических оппонентов, как только те сделают хотя бы один неверный шаг, любое, даже самое секретное послание могло считаться таким же тайным, как устраиваемые в Риме игры… Вся столица смеялась над письмами Цицерона, в которых тот выпрашивал для себя достойное место в истории. Некоторые копии его посланий оказались даже в Галлии. Над одной из них, содержавшей текст письма Цицерона историку Лукцею, мы смеялись до слез и никак не могли остановиться:

«Достаточно часто я делал попытки объяснить тебе на словах, о чем именно мне хотелось бы тебя попросить. Однако я каждый раз смущался, хотя такое поведение совсем не к лицу светскому человеку. Теперь же я нахожусь вдалеке от тебя, а потому могу изложить суть моей просьбы, ведь отправленное мной письмо не зальется краской стыда».

У Цицерона была слабость, о которой прекрасно знал весь Рим — он очень любил слушать свои же речи. Но, едва взглянув на любое из его посланий, каждый тут же понимал, что с не меньшим удовольствием Цицерон писал длинные письма. Он исписал два свитка, прежде чем перейти к изложению своей просьбы:

«Представь мои заслуги в таком свете, будто они являются гораздо более значительными, чем ты думаешь. Надеюсь, ты не откажешь мне и согласишься закрыть глаза на законы историографии. В одной из своих речей ты удачно заметил, что дружба не способна заставить тебя пренебречь правдой и сойти с пути истинного, так же как сладострастие не смогло затмить разум Геркулеса. Если же моя дружба хоть немного дорога твоему сердцу, то прошу тебя не отвергать мою просьбу. Надеюсь, ты сможешь понять меня и ради сохранения дружеских отношений решишься слегка приукрасить правду».

Что ж, с тех пор как и без того богатый Цицерон начал брать у Цезаря в долг огромные суммы денег, ему, скорее всего, стало гораздо легче обращаться к кому бы то ни было с прошениями, которые благодаря покровительству проконсула имели совершенно иной вес и значение. Дело было не только в том, что историю пишут победители. В Риме она создается еще и теми, кто может заплатить за столь дорогое удовольствие. Поэтому я нисколько не удивлюсь, если через две тысячи лет Цицерона будут считать гениальным оратором и одним из самых мудрых политиков. При всем при этом на самом деле он ничего из себя не представляет: трусливый убогий червь, не имеющий ни собственного мнения, ни характера, ни человеческого достоинства.

Весной года 699 я получил приказ вновь присоединиться к легионам Цезаря. Они как раз находились в походе и передвигались на север. Два германских народа, узипеты и тенктеры [73], переправились через Ренус и вторглись в покоренную Цезарем Галлию, которую он считал своей собственностью.

Когда вытянувшаяся на несколько миль в длину колонна римских солдат проходила мимо оппидума карнутов, мы (Ванда, Люсия, Криксос и я) присоединились к войску Цезаря. Проконсул отдал приказ разбить походный лагерь неподалеку от городских ворот. За время пребывания в Кенабе Фуфий Цита успел устроить там огромный склад продовольствия.

Не прошло и часа с момента моего прибытия в лагерь, а Цезарь уже отправил ко мне одного из преторианцев, который сообщил, что проконсул хочет меня видеть. Цезарь обнял меня словно сына, а затем велел слугам принести воду, хлеб и орехи. Проконсул сильно изменился — он похудел, а каждая черта его лица свидетельствовала о том, что любые трудности только закаляли его. В момент нашей встречи Цезарь показался мне очень сосредоточенным и спокойным.