Шаман

Настала суббота. В доме Гайгеров царил Шаббат, и Рэйчел не могла встретиться с ним. Закончив дела в амбулатории, Шаман самостоятельно взялся за упражнения. Он чувствовал себя как-то тоскливо, потому никак не мог настроиться на рабочий лад; он будто разочаровался в жизни.

Тогда он вновь сел за книги Клайберна почитать еще о движении квакеров, сторонников пацифизма, после чего на следующий день, в воскресенье, отправился в Рок-Айленд. Лавочник еще завтракал, когда Шаман приехал к нему домой. Джордж забрал обратно свои книги и предложил доктору выпить чашечку кофе, однако вовсе не удивился, когда Шаман спросил разрешения посетить квакерское собрание.

Джордж Клайберн был вдовцом. У него служила экономка, но по воскресеньям у нее был выходной, поэтому Шаману пришлось подождать, пока чистоплотный лавочник вымоет посуду; доктору Клайберн предложил насухо вытереть ее. Они отвели Босса в сарай и отправились в Клайберновой двуколке на собрание. По пути Джордж рассказал ему о кое-каких особенностях этих собраний.

— Мы должны молча войти в здание и сесть на лавку — мужчины с одной стороны, а женщины — с другой. Думаю, это для того, чтобы меньше отвлекаться. Люди сохраняют молчание до тех пор, пока Господь не возложит на кого-то ношу тягот мирских, после чего этот человек встает и начинает говорить.

Клайберн тактично посоветовал Шаману занять место в среднем или заднем ряду. Они сидели не вместе.

— Согласно обычаю, старшие члены общины, которые уже долгие годы занимаются общественной работой, должны сидеть в первых рядах, — пояснил лавочник.

Он подался вперед и сказал, понизив голос:

— Некоторые друзья называют нас Жирными Друзьями, — усмехнулся он.

Дом собраний представлял собой небольшое белое сооружение без колоколен и шпилей и был обставлен просто, без излишеств. Окрашенные темной краской лавки были выставлены в форме буквы «П» так, чтобы каждый мог видеть лица остальных. В зале уже сидели четыре человека. Шаман присел на заднюю скамью, поближе к двери, чувствуя себя человеком, который осторожно пробует воду, макнув в нее лишь пальцы ноги. Напротив него сидели шесть женщин и восьмеро детей. Старейшины действительно были в возрасте; Джордж вместе с пятью своими Жирными Друзьями сидели на скамье, установленной на небольшом помосте высотой около фута в передней части помещения.

Тишина, царившая во время собрания, совпадала с личным ощущением Шаманом окружающего мира.

Время от времени приходили новые люди и, не произнося ни слова, усаживались на лавки. Постепенно поток людей прекратился — Шаман огляделся и насчитал вокруг себя одиннадцать мужчин, четырнадцать женщин и двенадцать детей.

Они сидели в полнейшей тишине.

Собрание действовало на Шамана успокаивающе.

Он думал об отце и надеялся, что тот покоится с миром.

Он думал об Алексе.

«Пожалуйста, — мысленно повторял он в полнейшем молчании, которое разделили с ним окружающие его члены общины. — Убереги моего брата, Господи, чтобы он не присоединился к сотням тысяч погибших. Пожалуйста, верни моего безумного, любящего, сбежавшего брата домой».

Он думал и о Рэйчел, но молиться о ней не осмелился.

Он думал о малышке Хетти, унаследовавшей от матери улыбку и глаза, так любившей поболтать.

Он думал о Джошуа, который мало говорил, но, казалось, не сводил с него глаз.

В паре футов от него мужчина средних лет поднялся со скамьи и заговорил. Он был худым и болезненным на вид.

— Эта ужасная война подходит к концу. Медленно, мало-помалу она отступает, мы знаем, она не продлится вечно. Многие газеты призывают нас голосовать на выборах за нового президента — генерала Фремона. Говорят, президент Линкольн не станет преследовать южан, когда война закончится. Генерал Фремон утверждает, что не время прощать — пришло время отомстить жителям Южных штатов, — проговорил он. — Иисус сказал: «Отец, прости их, ибо не ведают они, что творят». Господь же ответил: «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его» [27]. Мы должны простить грехи, свершенные обеими сторонами в этой бесчеловечной войне, и помолиться о том, чтобы слова псалма этого стали явью, и чтобы воцарились в мире милосердие и истина, праведность и мир. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими [28].

Он сел на свое место, и вновь воцарилась полная тишина.

Следующей поднялась женщина, которая сидела прямо напротив Шамана. Она сказала, что ищет прощения для человека, который причинил большое зло ее семье. Она хотела освободиться от ненависти и найти в себе снисхождение и милосердную любовь, но никак не могла пересилить себя и простить. Она просила друзей помолиться, чтобы Господь ниспослал ей силы.

Она вернулась на место. Поднялась другая женщина, на этот раз — из дальнего угла, так что Шаману плохо было видно ее лицо, и он вообще не понимал, что она говорит. Спустя некоторое время она села обратно, и снова повисла тишина; все молчали до тех пор, пока рядом с первой женщиной не встал мужчина с очень серьезным лицом. Ему было слегка за двадцать. Он сказал, что должен принять важнейшее решение, которое повлияет на ход всей его дальнейшей жизни.

— Мне нужна помощь Господа и ваши молитвы, — сказал он.

Больше выступающих не нашлось. Время все шло и шло, и тут Шаман увидел, как Джордж Клайберн поворачивается к мужчине, сидящему с ним рядом, и пожимает ему руку. Все присутствующие сочли это знаком того, что собрание окончилось. Несколько человек, сидевшие рядом с Шаманом, пожали руку и ему, после чего все единым потоком направились к выходу.

Это была самая необычная церковная служба, которую Шаману доводилось видеть. Весь обратный путь к дому Клайберна он пребывал в раздумьях.

— Так что же получается, квакеры должны прощать любое преступление? А как же торжество справедливости над злом?

— О, мы верим и в справедливость, — ответил Клайберн. — Мы не верим лишь в месть и жестокость.

Шаман знал, что несмотря ни на что его отец хотел отомстить за смерть Маквы, и теперь он сам хотел закончить начатое им.

— А вы бы стали бороться, если бы кто-то на ваших глазах собирался застрелить вашу мать? — спросил он и смутился, когда в ответ услышал, как Джордж тихо рассмеялся.

— Рано или поздно этот вопрос задает каждый, кому интересен пацифизм. Моя мать умерла давным-давно, но если бы я попал в такую ситуацию, уверен, Господь дал бы мне знак и подсказал, как правильно поступить. Сам подумай, Шаман. Ты ведь не откажешься от проявлений жестокости только лишь потому, что я тебе так сказал. Такое решение идет не отсюда, — показал он на свои губы, — и не отсюда, — теперь он коснулся пальцем лба доктора. — Такое решение можно принять лишь сердцем, — он похлопал Шамана по груди. — И лишь тогда ты сможешь вложить меч в ножны и откажешься от насилия, — сказал он, будто Шаман был каким-нибудь древним римлянином или вестготом, а не глухим, которому отказали в поступлении на военную службу.

— Это произойдет лишь потому, что у тебя не останется другого выбора, — пояснил Клайберн, снова засмеялся и натянул поводья, чтобы лошадь скакала быстрее.

— Гайгеры приглашают нас вечером на чай, — сказала Шаману мать. — Рэйчел говорит, мы просто обязаны к ним заглянуть. Возьмем с собой лесных орешков для детворы?

Вечером они отправились по Длинной тропе к Гайгерам. Рэйчел принесла свой новый осенний плащ из мягкой пряжи цвета молодой травы, чтобы показать его Саре.