Время терпеливых (Мария Ростовская)

Закон Ясы не позволяет избрать преемника Повелителя Вселенной иначе как ВСЕМИ чингисидами. Поэтому отсутствие Бату уже сделает Гуюка незаконным правителем, даже если он и объявит себя им. И любой из великих ханов сможет отказаться выполнять его приказы в любой момент, и будет прав. И в любом случае не собирается выполнять его приказы сам Бату-хан, Повелитель Вселенной — именно так! Или он сам, или никто!

Итак, решено. Надо дать воинам отдых, дать возможность переварить добычу, взятую в походе. Надо укрепить свою власть над здешними землями так, чтобы никто не помышлял об измене. Надо пополнить войско, коней надо…

И, разумеется, нужно немедленно наладить сбор дани с завоёваннных урусских земель. А также не завоёванных, как тот Ноугород. Если не хотят разделить участь Кыюва, конечно.

Денег нужно много. Очень много…

Бату-хан остановил коня, как вкопанный. На высоком колу была насажена голова в лисьем малахае.

— Кто?! — от мороза и волнения голос прозвучал неожиданно хрипло. — Кто посмел?!!

— О Повелитель! — к Бату-хану подъехал старший из нукеров-телохранителей. — В здешних местах действует коназ-волк по имени Мастислаб.

— Почему жив?!

Нукер смотрел непроницаемо.

— Об этом нужно спросить того, чьим попечениям ты оставил здешние земли, Гучин-нойона. Через час мы будем в Дэрвиче, он сидит там.

…

— … Так сколько, говоришь, серебра выручит сей купец?

Князь Борис Василькович тяжело вздохнул.

— Пять гривен…

— Это за лодью товара? Не помрёт с голоду купец-то?

Мария смотрела и улыбалась. Отче Савватий выступал сейчас в роли строгого учителя и нещадно школил юного князя, подсовывая ему задачи одну труднее другой. Действительно, торговому расчёту должен быть обучен каждый правитель, если не желает быть беспомощной куклой в руках бояр и советников своих.

Что касается Глеба Васильковича, то он пока решал задачу попроще, а именно — как раздразнить Ирину Львовну при помощи бумажки, привязанной к нитке. Бумажка неистово порхала вокруг кошки, но та только лениво отмахивалась, лёжа на боку. Собственно, и это она делала исключительно из вежливости к молодому князю, всем своим видом давая понять, что давно вышла из того возраста, когда бегала за бумажкой.

За окном монотонно завывала январская вьюга, но в библиотеке было тепло, сегодня отче Савватий не пожалел дров. Сегодня выдался редкий день, когда княгиня Ростовская могла отдохнуть душой. Сидеть бы вот так да сидеть, вязать тёплые вещи, глядя на сыновей, на старого книжника, на толстую белую кошку, и слушать бессильное завывание вьюги за окном…

— Сидеть бы так вот и сидеть… — вслух произнесла Мария.

Савватий не стал переспрашивать. Помолчал, снимая нагар со свечек.

— И я о том думаю, госпожа моя. Дабы вьюга сия не утихала до весны, дабы занесло град Ростов до крыш, и все пути-дороги замело к нему.

Мария в свою очередь помолчала.

— В ту зиму, как явился к нам Батыга, пред Рязанью попала вся орда его в метель. Восемь дней та метель длилась. Ежели бы хотя ещё дней пять-шесть… Совсем бы иначе жили мы тогда, Савватий.

Мария даже зажмурилась, до того сладостным было видение — ровное, искрящееся под лучами утреннего солнца белое поле, и только бугорки на нём обозначают места, где под снежным саваном лежат люди и кони. Нет никакой орды, а вот Василько есть…

Настроение враз испортилось. Мария судорожно вздохнула и вновь принялась вязать, пытаясь вернуть утраченное хрупкое спокойствие.

— Ну, по крайней мере не придут поганые, метель покуда.

Савватий резко вскинул голову.

— Что говоришь ты, матушка? Уже?

— Уже, — горько усмехнулась Мария. — Идут за данью. Прислали грамоту. Так что встречать придётся дорогих гостей.

— Воистину так… — помедлив, тихо сказал летописец. — Очень дорого гости сии обойдутся.

…

— … Почему я узнаю об этом только сейчас, Гучин?

Голос Бату-хана звучал негромко и ровно, но от каждого звука этого голоса Гучина прошибал ледяной пот.

— Он действует не так давно, о Повелитель! Притом поначалу он действовал очень скрытно, охотясь только на одиночных всадников и мелкие группы. Я не думал, что тебя заинтересует волк-одиночка, пусть даже и людоед…

— Ты потерял триста воинов, Гучин. Думаю, если бы не наше прибытие сюда, очень скоро ты оказался бы в осаде, как некогда сами урусы.

— Нет, о Повелитель! — с жаром возразил Гучин. — Я бы всё равно поймал его!

— Хорошо, оставим это. Ты должен был собирать с урусов дань. Где она?

— Здесь, здесь, о Повелитель! Всё в целости, ничего не пропало!

По знаку Гучина два здоровенных нукера вынесли большой сундук, откинули крышку. Бату-хан подошёл, задумчиво вынул бобровую шкурку. За ней чернобурую лису, потом связку куньих шкурок. Под ними внавал шли беличьи шкурки, мелочь.

— И это всё? С целого города и страны?

— Местный край разорён, о Повелитель, урусы ленивы… Да ещё пожар…

— Где золото и серебро, Гучин?

Теперь лицо Гучина приобрело зеленоватый цвет.

— У них больше нет серебра и золота, о Повелитель…

— Я не спрашиваю, что есть у них и чего нет. Я спросил тебя, где дань, Гучин-нойон?

Гучин-нойон понимал, что сейчас нужно сказать что-то очень умное и своевременное, но голова и язык отказали напрочь.

— Ну хорошо, вернёмся к разговору чуть позже, Гучин, — подытожил Бату-хан. — А пока всем коням сена…

— Сена тоже нет, джихангир! — неожиданно подал голос монгол в серой неприметной одежде. — Мы проверяли. Этот город пуст, как и его голова. Они не выходят из города, боятся коназа Мастислаба.

— Спасибо, Дэлгэр, — кивнул Бату-хан. — Это правда, Гучин?

Гучин-хан осел на пол.

— О Повелитель!..

Бату кивнул, и два здоровенных нукера взяли хана за руки, третий же накинул на шею удавку из тетивы. Бату-хан смотрел, как дёргается бездыханное, хотя ещё живое тело.

— Унесите и заройте. Дэлгэр!

— Я тут, джихангир!

— Придётся тебе заняться делами в городе. А коназом Мастислабом займётся Бурундай.

…

— … Давай, давай, не задерживай!

Гонта изо всех сил тянул коней под уздцы, выводя на крутой берег. Кони храпели, недовольные тяжестью воза. Ничего, ничего, кому сейчас легко…

Флегонт, а попросту Гонта Тихий напросился в оружный обоз не по своей воле. Как не по доброй воле пошёл служить татарам… Не откажешь, коли семейство твоё в руку взяли…

— Все, что ли? Поехали! — старший купчина махнул рукой, и оружный обоз тронулся, уходя в лес. Гонта на ходу запрыгнул в сани. Ладно, отсюда до Гомеля рукой подать. Сегодня вечером будем там. Кони резвые, не пожалел князюшка нынче, расщедрился — по три лошадки на воз! Оно и верно, кстати, так-то скорее товар доедет…

Гонта ехал и думал. Да, ему было о чём подумать. Чёрт дёрнул отправить тогда семейство в Киев… Думал, так безопаснее. А потом рвал волосы на себе. Да кто может нынче знать? Ведь в прошлый раз Чернигов так-то спалили, а Киев устоял.

Гонта вновь как наяву вспомнил те страшные дни, когда Киев стоял в осаде. Поседел тогда купчина черниговский Флегонт Тихий. Никто не выбрался из города, и думал он уже, что навсегда потерял ладу свою и ребятишек…

… Он явился под вечер, неприметный человек в небогатой дорожной одежде. Голь не голь, купец не купец. Вот только глаза у него были нехорошие, как у змеи.

"Привет тебе от Агафьи Ждановны, а равно и чад твоих, Флегонт Никитич"

Гонта судорожно сглотнул, боясь верить и одновременно ощущая, как поднимается в нём буйная радость. Живы… Неужто живы?

Вместо ответа протянул человек записку. Гонта дрожащими пальцами развернул, и увидел строки, нетвёрдой рукой жены написанные. Но сомнений не было, она!

"Чем отблагодарить тебя могу я за такую весть, путник?"

Но змеиный взор бесстрастен.

"Можешь, Флегонт Никитич. Отслужи службу нетрудную"