В погоне за рассветом

У большинства представителей этого народа лица были бледнее, чем мое, нежного оттенка слоновой кости, как дорогой пергамент, растительности у них на лицах было очень мало или же не было вовсе. Глаза их хоть и не прикрывались тяжелыми свисающими веками, как у монголов, но тем не менее были такими узкими, что казались косыми. Все хань были тонкокостными, стройными и казались почти хрупкими. И если при взгляде на косматого монгола или одного из его уйгурских родственников сразу же приходило на ум: «Этот человек всегда жил на открытом воздухе», то в отношении хань, даже самых жалких крестьян, занимавшихся тяжелым трудом на полях, перепачканных в грязи и навозе, ни у кого бы не возникло сомнений в том, что эти люди родились и выросли в помещении. Однако не надо было даже смотреть, и слепец почувствовал бы, что хань — единственные в своем роде. Достаточно было послушать, как они говорят.

Язык хань не похож ни на один язык в этих землях. И хотя у меня не было проблем с изучением разговорного монгольского и я даже выучился писать на их языке, мне с большим трудом удалось освоить лишь самые азы языка хань. Монгольская речь грубая и неприятная, так же как и сами говорящие, но она, по крайней мере, состоит из звуков, не слишком отличающихся от тех, которые слышны в наших западных языках. У хань же, напротив, все состоит из отрывистых слогов, которые скорей поют, чем говорят. Очевидно, горло у хань не способно образовывать те звуки, которые обычно производят другие люди. Звук «р», например, совершенно за пределами их возможностей. Мое имя на их языке всегда звучит как Max-ко. Поэтому, имея в своем распоряжении слишком мало звуков, хань вынуждены произносить их с разными интонациями — высокими, средними, низкими, восходящими, нисходящими, — чтобы создать достаточное разнообразие для компиляции словаря. Сейчас постараюсь объяснить на примере. Предположим, наш грегорианский хорал «Gloria in excelsis» означал бы «Слава в вышних», только когда его исполняли бы в соответствии с традиционными высокими и низкими невмами, а если бы слоги пели по-другому, то это могло бы сильно изменить весь смысл — на «тьма в низменном», или на «бесчестие низменному», или даже на «рыба для жарки».

Кстати, если уж речь зашла о рыбе: в Кашгаре ее совсем не было. И хозяин нашей гостиницы, уйгур, почти что с гордостью объяснил почему. Здесь, в этом месте, сказал он, мы находимся так далеко в глубине материка, как только можно попасть от любого моря по суше — и от находящихся в умеренном климате западных и восточных морей, и от южных, и от замерзших северных. Нигде больше на земле, торжественно провозгласил уйгур — как будто это было предметом его особой гордости, — нет больше места, которое находится так далеко от морей. Он пояснил, что в Кашгаре нет и пресноводной рыбы тоже, поскольку река-Проход слишком сильно загрязнена городскими стоками и поэтому рыба там просто не водится. Это сильное загрязнение воды я и сам уже заметил. В каждом городе неизбежно существуют нечистоты, отбросы и дым, но в Кашгаре дым был особенный. Его выделял камень, который горит. Ничего подобного я до сих пор не видел.

В известном смысле эту горючую породу можно считать полной противоположностью того удивительного минерала, что я раньше видел в Балхе: помните, из него еще делают одежду, которая не горит. Впоследствии многие из моих знакомых в Венеции смеялись над этими моими рассказами об обоих камнях и считали их досужими вымыслами путешественника. Однако другие венецианцы — моряки, которые торговали с Британией, — говорили мне, что этот горючий камень хорошо известен в Англии и, как правило, используется там в качестве топлива; англичане называют его коксом. В монгольских землях минерал этот именовали просто «кара» («черный») — из-за его цвета. Он встречается в виде больших пластов неглубоко под желтой почвой, поэтому его легко добывать при помощи самых обычных кирки и заступа. Мало того, будучи достаточно хрупким, камень этот легко разбивается на небольшие глыбы. Домашний очаг или жаровня, заполненные его кусками, нуждаются в лучине для растопки, но как только «кара» загорится, он горит гораздо дольше, чем дерево, и дает намного больше тепла, так же как и нефть. «Кара» здесь имеется в изобилии и доступен для всех, единственный его недостаток — это густой дым. Из-за того, что во всех кашгарских домах, мастерских и караван-сараях черный камень используют в качестве топлива, над городом в небе вечно висит пелена.

По крайней мере, «кара», подобно помету верблюда или яка, не придает ядовитого привкуса пище, которую на нем готовят. Однако я бы не сказал, что в Кашгаре нас вкусно кормили. Здесь повсюду встречались стада коз, овец, коров и домашних яков, а на каждом заднем дворе имелись свиньи, цыплята и утки, но главным блюдом в «Пяти дарах» оставалась все та же неизменная баранина. Уйгуры, так же как и монголы, не имеют своей религии, и в тот раз я не мог понять, есть ли какая-нибудь религия у хань. Однако в Кашгаре, расположенном на перекрестке торговых путей, среди местных жителей и приезжих имелись приверженцы почти всех религий, которые только существуют на свете, а употребление в пищу мяса овцы не запрещено ни одной из них. И ароматный, слабый, безалкогольный и, следовательно, не вызывающий возражений ни у одной религии чай тоже был универсальным напитком.

В Китае мы познакомились также с местной кухней. Вместо риса здесь подавали родственное ему блюдо, которое называлось miàn. Оно не было совсем уж новым для нас, поскольку представляло собой всего лишь пасту из вермишели твердых сортов; скорее это напоминало приятную встречу со старым знакомым. Обычно ее варили al dente [170], совсем как готовят венецианскую вермишель, но иногда miàn разрезали на маленькие кусочки и жарили до хрустких завитков. Это было что-то новенькое — для меня, во всяком случае, — мало того, к завитушкам еще подали две тонкие палочки. Я уставился на них в изумлении, не зная, что с ними делать, а отец с дядей весело рассмеялись.

— Эти палочки называются kuài-zi, — сказал отец, — «проворные щипцы». И они гораздо практичнее, чем кажутся на вид. Смотри, Марко.

И, взяв обе свои палочки пальцами одной руки, он начал очень умело подхватывать ими кусочки мяса и клубочки miàn. Мне потребовалось несколько минут, чтобы с горем пополам овладеть «проворными щипцами», хотя потом я и рассудил, что это гораздо аккуратнее, чем на монгольский манер есть прямо руками. И разумеется, оказалось намного удобнее накручивать нити пасты на палочки, чем есть ее нашими венецианскими ложками.

Хозяин-уйгур одобрительно заулыбался, увидев, что я начал потихоньку осваивать это искусство, а затем сообщил мне, что «проворные щипцы» были изобретением хань. Затем он заявил, что и вермишель miàn тоже была якобы изобретена хань, но тут я не согласился. Я рассказал ему, что множество различных макаронных изделий появились на моем родном полуострове еще очень давно, после того как некий римский корабельный кок случайно изобрел новое блюдо. Возможно, предположил я, хань узнали об этом во время завоеваний Цезаря, когда осуществлялась торговля между Римом и Китаем.

— Без сомнения, так оно и было, — ответил хозяин: он был безупречно вежливым человеком.

Должен заметить, что все простые люди в Китае, независимо от того, к какому народу принадлежали — когда они только не были вовлечены в кровавые междоусобицы, восстания или войны, а также не осуществляли месть и не занимались бандитизмом, — были исключительно любезны, тактичны и умели вести себя. Я уверен, что здесь сказалось благотворное влияние хань.

Язык хань, если не принимать во внимание его вышеупомянутые недостатки, был насыщен цветистыми выражениями, витиеватыми оборотами речи и замысловатыми правилами, поэтому не удивительно, что и манеры хань тоже были изысканно-утонченными. Они, бесспорно, являются людьми очень древней и высокой культуры, хотя более подробно их история мне неизвестна. Однако хочется верить, что все остальные народы, близко общавшиеся с хань, хотя и стояли прискорбно ниже их в культурном отношении, перенимали от них хотя бы внешние признаки более развитой цивилизации. Помнится, у себя на родине в Венеции я видел, что люди стремятся подражать лучшим из них, хотя бы по внешнему виду, если не по другим достоинствам. Вот, казалось бы, все лавочники занимают в обществе одинаковое положение, однако манеры того, кто продает свой товар знатным дамам, обязательно будут лучше, чем у того, кто имеет дело лишь с женами простых рыбаков. Монгольский воин может быть по натуре неотесанным варваром, но когда захочет — вспомните нашу беседу с монгольским часовым, — он может говорить так же вежливо, как и любой хань, и демонстрировать манеры с которыми не стыдно показаться при дворе.