Владетельница ливанского замка

— Гобсон? Ему-то какое дело до этого?

— Гобсон, г-н полковник, ужасно интересуется древними камнями. Когда он приезжает в Триполи — что случается довольно часто, — чтобы полюбоваться развалинами замка графа Тулузского, он всегда заезжает выкурить кальян в маленьком кафе Уда эль-Джебара. Это имя моего вахмистра.

— Вы — драгоценный человек, Домэвр.

— Вы слишком снисходительны, г-н полковник.

— Итак?

— Итак; Уд эль-Джебар рассказал мне много интересного о другом нашем друге, Салиде Али Кхелфе.

— О Салиде Али Кхелфе, нашем агенте в Тартусе?

— О нем самом.

— Он ненадежен?

— Я бы не затруднял себя этой поездкой, если бы во мне не возникло сомнений на этот счет.

— Слушайте, Домэвр. Салид Али Кхелф — один из наших старейших агентов. Майор Тробо пользовался его услугами в Руаде с 1917 года.

— Это правда, г-н полковник, но с этого времени не мы одни использовали его. Он, что называется, двух маток сосет.

— Он сносился и с Англией?

— Да. Тогда дело еще не имело такой важности, так как цели войны были одинаковы. Теперь же мы, если можно так выразиться, получаем жалованье за то, чтобы убедиться, что цели мира различны. Салид Али Кхелф изменяет нам, но его измена, увы, понятна. Мы не умеем вознаграждать наших агентов, г-н полковник. Хотелось бы мне знать, какими суммами располагает мой приятель Гобсон для такого же дела, как мое?

— Неограниченными, — ответил полковник Приэр, — беспредельными!

С минуту мы оба молчали.

— Салид Али Кхелф! — снова начал полковник. — Право, я доверял ему. Даже, помнится, это я сделал его мундиром. Он теперь видное лицо в Баньясе и Тартусе.

— Да, г-н полковник, и то влияние, каким он обязан нам, он обратил против нас.

— Фактически, что он сделал?

— Он переправил повстанцам военную контрабанду — ружья и амуницию.

— Английская контрабанда, разумеется?

— Конечно, г-н полковник. Все горы Ансарии были вооружены его стараниями.

— Негодяи!

— Кроме того, он сообщил шейху Салеху маршрут отряда лейтенанта Эстева, который едва не был убит близ Тель-Калаата. Маршрут этот он мог достать без особого труда, непосредственно, — раз он был нашим агентом. Но не меньше вероятий предполагать, что он получил его от нашего приятеля Гобсона.

— Подумать только!.. — воскликнул полковник Приэр. — Подумать только, что нынче вечером я обедаю в американском консульстве и — готов пари держать! — буду играть в бридж с этим Гобсоном!

— Теперь, быть может, и я когда-нибудь сыграю с ним в эту игру, г-н полковник.

— Забавно наше ремесло, Домэвр!

— Да, г-н полковник, но также и весьма полезное.

— Я вижу, мы вас завоевали.

— Верно, г-н полковник. Он задумался.

— Благодарю вас, — сказал он наконец. — Все это чрезвычайно важно. Ах, чего только не предпринимается, чтобы сделать нам несносной жизнь в этой дивной стране! Но мы еще поборемся, черт возьми! Мы не уступим своего места другим. После обеда я пойду к генералу. Все, что вы только что рассказали, следовало бы изложить в рапорте.

— Вот рапорт, г-н полковник.

Он посмотрел на меня с удивлением и восхищением.

— Послушайте! — воскликнул он. — Если вы прослужите так два года, нетрудно будет получить для вас майорские нашивки. Имеются ли в вашем рапорте конкретные улики против Салида Али Кхелфа?

— Расписок за его подписью в получении нескольких тысяч фунтов стерлингов, которые он положил в карман, у меня нет. Но зато — даю вам слово — косвенные улики так велики, что…

— Что?

Мы обменялись быстрым взглядом. Затем полковник Приэр усмехнулся:

— Это дело нашей карательной части, Домэвр. Еще раз спасибо. Это все, что вы мне хотели сказать?

— Г-н полковник, я хотел просить вас об одной милости.

— Заранее согласен. В чем дело?

— Г-н полковник, моя работа уже более или менее налажена. Мне хотелось бы получить разрешение отлучиться ненадолго из канцелярии в ближайшую субботу после обеда. Я еще не сделал ни одного визита, а между тем…

Он засмеялся.

— Я не решился предложить вам этого, а между тем… позвольте мне откровенно сказать вам, что моя жена, которой я без конца рассказываю о вас, находит, что вы не слишком-то торопитесь познакомиться с ней. Но это мнение не является ее особым мнением. Идите, дорогой. Выходите, когда пожелаете! Кроме того, — он хитро кивнул головой, — даже с точки зрения нашего ремесла это может оказаться далеко не вредным.

В течение следующей недели, надев парадную форму, я делал визиты, следуя составленному Мишель списку, и, надо признаться, это были недурные дни. Я появлялся во всех гостиных поочередно, сперва с легким стеснением, затем, по мере того как увеличивались мои знакомства, все более непринужденно. Забавно в Бейруте, как и в Париже, делая пять-шесть визитов в день, встречать повсюду одних и тех же лиц. Когда мы с Мишель устраивали наши «нежданные» встречи, мы не решались назначать их больше двух на один и тот же день. Мы со смехом сознавались в этом, когда вечером, встретившись у нее, подводили итог хорошо проведенному дню.

Такое времяпрепровождение я считал недостойным себя. Мы только и делали, что встречались, пили чай и танцевали. Однако я наслаждался этой легкостью жизни, — она так сильно отличалась от моего прошлого сурового существования. Мой мундир — этот прославленный Вальтером и другими мундир — привлекал ко мне внимание барышень и молодых женщин. И в самом деле, если приятно танцевать с авиатором, то танцевать с мегаристом уже положительно лестно.

— Ваша рука… вы были ранены, капитан? Может быть, вам больно?

— О нет, сударыня! Пожалуйста, опирайтесь на нее без всякого опасения. Я уже совершенно поправился.

Благодаря прекрасным дням поздней весны повсюду появились очаровательные летние наряды. Платья из тюля и легкой тафты — лимонно-желтые, бледно-голубые, нильской зелени, розовые. Оттенки, быть может, несколько яркие, но такие естественные, так гармонирующие с великолепной лазурью, лившейся в окна этих гостиных с колеблющимися пальмами, с лиловыми цветами жакаранды, с красным пламенем чибиска.

Сколько своеобразного очарования в этих сирийских приемах! Старички в фесках, приверженцы Стамбула, молодые люди в пиджаках блеклых тонов, французские офицеры, женщины, по большей части очень красивые… Как я любил их, этих покорных туземок! Каких преданных союзниц я видел в них.

— А как вам нравятся, капитан, наши горы? Они так же красивы, как и у вас на родине?

— Я так мало еще знаю их, сударыня. Даже с Бейрутом еще не сроднился. Прошло ведь только три месяца, как я здесь, и два из них — в госпитале.

— А другие — среди пустыни, в борьбе за нас с бедуинами этого ужасного Файсаля. Вы — герой!

— Ну что вы!

— Да, да! Мы так признательны французским солдатам. Вы знакомы с моей кузиной, Неджиб Хаддад? Позвольте вас представить. Она хорошенькая, не правда ли?

— Вы поедете этим летом в Алей или в Сафару, капитан?

— Я еще не решил…

— Надо ехать. Оставаться в Бейруте немыслимо. Дорогая, ты имеешь на него влияние, скажи ему, что необходимо ехать. Заезжайте ко мне в Бхамдун, это рядом с Алеем. Не обращайте особенного внимания на наш дом, мы ведь там — в деревне, вы понимаете?

— Вы, право, слишком любезны, сударыня.

— А вот и наша другая кузина, Селим Кхуру: она тоже проводит лето в Бхамдуне. Капитан Домэвр, о котором ты, конечно, уже слышала, дорогая.

— Ты опоздала, милая Саада. Я танцевала с капитаном еще третьего дня у Альфреда Сюрсока.

— Уже успела! Он уверяет, что начал делать визиты всего три дня тому назад, а оказывается, уже имел случай пригласить тебя! Право, я ревную. А вот и фокстрот. Вы со мной, капитан? Нет, нет, никаких извинений.

— Очень мило! — сказала мне после фокстрота, на другом конце залы, майорша. — Ваша жизнь принадлежит лишь сирийским дамам. Вы танцуете только с ними. Неужели они вам так нравятся?