Реликвии тамплиеров

— Ты хочешь сказать, что готов нарушить принятые обеты?!

— Точно.

— И что ты станешь делать? Господи, Билл, тебе ж за это уши отрежут, не говоря о том, что помогаешь мне!

— Я иду на север. Может, по пути удастся выдоить у папаши немного деньжат, а может, и нет. Но я уже давно собирался свалить отсюда и отправиться на поиски фортуны. Найду какой-нибудь отряд вольных стрелков, присоединюсь к ним. А потом — во Францию, на войну [11].

— Господи Иисусе! — громко воскликнул я, и мой товарищ посмотрел на меня предостерегающе. — Станешь солдатом? Ты же клирик, брат! Да ты же ни черта не понимаешь в военном деле!

— Кое-что понимаю, и побольше, чем ты. — Это было правдой. Билл любил подраться, все свое детство в Морпете он провел в уличных схватках. И в нашем городишке его хорошо знали как задиру и забияку.

— Пусть так, но во Франции тебе едва ли придется иметь дело с сонными скотогонами и жирными сторожами, — заметил я. — Тебя ж там сразу на куски порубят, быстрее, чем ягненка на Пасху!

— Все равно это лучше, чем такая тухлая жизнь, что я веду здесь. — Он помолчал. — Нет, священником я никогда не буду. Возможно, мог бы стать ученым… Но с соборной школой в любом случае покончено, Пэтч!

— Что ты хочешь сказать?

— Да то, что все магистры уже пакуют вещички. И перебираются в Оксфорд. Ты разве ничего не слышал? Магистр Йенс и все прочие. Настоящая соборная школа будет теперь там.

— Да это просто сплетня! — Конечно, я об этом слышал. Ученые, учителя в те времена мотались по всему христианскому миру. Нам постоянно сообщали о новых учебных заведениях, открывавшихся то в Париже, то в Болонье. То же самое вроде бы происходило и в Оксфорде [12]. А у нас тут была просто школа, задавленная церковью и тяжелой пятой епископа. Пока это его устраивало, он мог создать для учителей и студентов все условия, но школы, подобные нашей, появлялись и исчезали в зависимости от капризов власть имущих.

Я мечтал перебраться в Париж или в Болонью, хотя бы даже в Оксфорд. Теперь эта мечта умерла. Однако, если Билл нрав, наши дни в Бейлстере в любом случае действительно сочтены.

— Такое ощущение, что все здесь разваливается на части, — признался я.

— Вероятно, мы были единственными, кто еще сдерживал этот распад, — согласился со мной Билл. После чего говорить стало уже не о чем.

А впереди показались городские стены, закрывая нам дальнейший путь. Окс-лейн заканчивалась, а ворот здесь не было. К счастью для нас, прошло уже довольно много лет с тех пор, когда Бейлстеру в последний раз угрожала война, так что стены города пребывали в запустении. Да, они были высоки, но к ним теперь лепилось множество навесов, всевозможных пристроек и домишек, кое-где успевших обвалиться, к тому же в городе никогда не хватало стражников, чтобы постоянно патрулировать их по всему периметру. Я не раз забредал в эти места и прекрасно знал, что здесь совсем нетрудно взобраться на парапет. Вот спуститься с другой стороны посложнее: совершенно отвесная стена возвышалась на четыре человеческих роста. Однако и там было полно всяких лачуг и трущоб, расползавшихся от города к югу и подходивших к самым стенам, а рядом с ними громоздилось множество мусорных куч и подгнивших крыш, способных смягчить падение.

Мы пробежали последние несколько ярдов, больше из бравады, чем по необходимости, поскольку не замечалось никаких признаков погони. В лунном свете печальное состояние городских стен стало еще более очевидным. Оставшиеся от римлян кирпичи, из которых были сложены нижние ряды, раскрошились, тесаные камни времен Вильгельма Завоевателя утратили форму и расшатались, а вверх от просевшего фундамента тянулись здоровенные трещины. Я потащил Билла влево.

— Тут где-то есть куча дров, — сказал я ему. И точно, впереди, из-за поворота стены показалась здоровенная поленница, выложенная вдоль вертикального выступа. Мы бросились туда, без особых усилий вскарабкались наверх, обнаружили, что выступ образует удобный пандус, ведущий прямо на вершину стены, и взобрались на парапет. Зубцы с бойницами, как редкие зубы, уходили во тьму по обе стороны от нас. Мы осторожно двинулись по стене, пригнувшись и выглядывая наружу через каждые несколько шагов в поисках удобного для приземления местечка.

— Видишь что-нибудь? — спросил Билл.

— Вижу только, что здесь нетрудно свернуть себе шею, — пробормотал я в ответ. И тут заметил нечто позади, довольно далеко, к востоку от нас.

— Там свет, приятель! На стене! — Билл тоже это увидел.

Теперь нам стали слышны и звуки: топот по каменным плитам. В дальнем конце Окс-лейн замелькали факелы и, кажется, медленно двинулись по направлению к нам.

Мы рванули по стене, словно пара крыс, то и дело выглядывая за зубцы в поисках места, где можно спрыгнуть на землю, и снова пригибаясь на бегу. Оба понимали, что нас легко заметить на фоне освещенного луной неба, а толпа преследователей на Окс-лейн приближалась, мы уже слышали их голоса. А может, это были другие преследователи, гнавшиеся по другим улицам. На внешней стороне стены, у фундамента не было ничего подходящего. Возможно, городские власти успели очистить этот участок или здесь прошел пожар, уничтожив стихийную шаткую застройку и превратив в пепел убогие гнилые домишки, обычно лепившиеся прямо к кирпичной стене. А нам уже следовало прыгать, пусть с риском для жизни. Я присел на корточки, дожидаясь Билла, и когда нагнулся, прислонившись к ледяному камню, уловил малоприятный запашок. Я вытянул шею и вгляделся. Внизу виднелась темная масса, возвышаясь в рост человека и прилегая к самой стене.

— Смотри, братец, — прохрипел я подоспевшему Биллу. — Навозная куча!

Он тоже вгляделся во тьму, а когда обернулся, на лице его сияла улыбка.

— Только погляди на эту огромную кучу дерьма!

Я секунду смотрел на него, а потом нас обуял такой приступ хохота, что мы согнулись пополам, зажимая рты ладонями и вовсю молотя кулаками друг друга и каменные зубцы стены. Мы хохотали так, как могут хохотать только те, у кого остался мизерный выбор: либо на виселицу, либо в свежее дерьмо. А потом мы прыгнули.

Ощущение было такое, словно летишь долго-долго. Я чувствовал, как в ушах свистит воздух, а по ногам в предвкушении удара бегут мурашки. Потом я приземлился, по колени провалившись в мягкую, засасывающую субстанцию. Миг спустя рядом плюхнулся Билл. Вонь здесь стояла невыносимая. Мы погрузились в чудовищную кучу навоза, кухонных отходов, требухи забитых животных — словно в огромный созревший прыщ, готовый вот-вот лопнуть, разбрасывая вокруг ядовитые и зловонные отбросы этого гнусного поселения. Миазмы, волной накрывшие нас, наводили на мысль о самом разном дерьме — человеческом и свином, коровьем и лошадином. Ногам стало до отвращения тепло, даже жарко, и я рванулся на волю. Но трясина подо мной затягивала внутрь кучи. Я собрался с силами и сделал еще одну попытку выбраться. Билл с отборной бранью барахтался рядом. Я чувствовал между ногами слизистую жижу. Потом что-то скользнуло по ступне. Я заорал и дернулся вперед, на секунду ужаснувшись, что уже не выберусь, но под весом собственного тела вывалился наружу. Часть кучи распалась, выпуская нас на волю. И мы с Биллом выпали головой вперед и покатились вниз по склону, увлекая за собой разную дрянь, пока не уперлись в мощные заросли ежевики и стену из прошлогодней крапивы, которые нас и остановили. Я обнаружил, что сжимаю в руке свиную челюсть, и отшвырнул ее в сторону.

— Ох, Пэтч, — хрипло произнес Билл, поднимаясь на ноги, отхаркиваясь и отплевываясь. — Кажется, я въехал мордой в дохлую кошку…

— Вот так, видимо, чувствуют себя попавшие в чистилище, — заметил я. — Однако мы в таком виде, что дьявол к нам ни за что не притронется.

Мы были в полной темноте, под воняющей сенью засохшей яблони, давно рухнувшей на крышу развалившейся лачуги. Вокруг расползались многолетние заросли вереска, еще зеленого и уже засохшего, шиповника, крапивы и вьюнка, высокие и отмершие, — они образовали сплошную мрачную стену из перепутанных и сплетенных стеблей. Мы кое-как пробились сквозь нее, протискиваясь вдоль падающей стенки лачуги, где сучья мертвой яблони торчали пореже. Билл уже выбрался, да и я почти вылез, когда вверху над нами, на стене раздались шаги и послышались злобные вопли разъяренных неудачей людей. Я замер. Между двумя зубцами появился факел, потом еще один, еще, и мигающий оранжевый свет метнулся к нам по склону навозной кучи. Я прижался к гнилому дереву и замер в глубокой тени, образованной стволом мертвой яблони, вне досягаемости факельных щупалец.