Время терпеливых (Мария Ростовская)

За столом сидети трое — князь Даниил Романович Галицкий, сводный брат его Василий Романович Холмский и княгиня Елена Романовна… Черниговская? Или Киевская? Или уже просто вдова?

Княгиня Елена до боли закусила губу — так вдруг захотелось завыть по-бабьи, тягуче и безнадёжно. Где же ты, Михаил свет Всеволодович, ладо мой?

Елена огромным усилием воли подавила отчаяние, выплеснувшееся из самой глуби души — нельзя, нельзя, молоко пропадёт! — и снова ей овладело спокойствие. Как будто вырвался из тёмной глубины пузырь болотного газа, и вновь сомкнулась ряска над бездонным болотом…

Вошёл слуга-истопник, помешал прогоревшие угли, добавил дров в камин и опять исчез за дверью.

— Сегодня гонец прибыл с новой вестью… — хмуро произнёс Василий. — Не дождался Хенрик Силезский подмоги. Под Легницей разбили его наголову, когда король Васлав токмо в одном дне пути был. И самого Хенрика убили, голову отсекли да на копьё водрузили. Позавчера сие дело случилось.

Князь Даниил сжал ножку кубка, из которого пил.

— И он не дождался, стало быть… А король Васлав что?

— А что Васлав? Даром что Железный, а как узнал, враз назад подался. Теперь чехам на своей земле гостей ждать…

Помолчали.

— Скажи, брате, неужто и впрямь смогут они все земли до конца покорить? Невозможно представить сие!

— Король Бела Арпад собрал войско великое… — Василий отпил пива из серебряного кубка. — Ждёт самого Батыя.

— Ведь должен же кто-то окорот дать им! — зло заговорил Даниил. — Ну сам посуди, ведь не бессмертные они, татары! Сколько того войска осталось у Батыя? Да сколько в туменах Пайдара уцелело?

— Это ты так думаешь, брате. А вот ведомо ли тебе, что воевода киевский Дмитр Ейкович ныне на службе у Батыя и войско ему собирает из русичей?

Даниил поперхнулся.

— Ну, Дмитро… Ну, гад ползучий, предатель подлый…

— И опять не так, — горько усмехнулся Василий. — Батый объявил всю Русь покорённую данницей своей. Так что служит Дмитр Ейкович вполне законно, получается. Вот держал он Киев при Михаиле, а потом при тебе — где тут измена?

Василий снова отхлебнул пива.

— Так что не надейся, что иссякнут силы у Батыя. Тем и сильны они, поганые, что из покорённых народов силу черпают и дальше идут, другие страны покоряя. Как снежный ком… Своих-то, мунгалов то есть, у них в войске всего ничего. Остальные все пришлые… Эй, Елена Романовна, ты чего?

Елена откинулась к стене, глубоко дыша. От запаха пива и жареного мяса вдруг так замутило…

— На воздух… — Елена встала, пошатнулась, но устояла. — Душно тут…

— Иди, иди, прогуляйся!

Уже стоя в дверях, Елена не сдержалась. Повернулась вполоборота, держась за косяк.

— Окорот им дать должны, говорите… А сами? Ежели б ты, и ты, и Кондрат Мазовецкий, и король Бела не сидели по берлогам своим, а пришли на помощь Михаилу Всеволодовичу, так и не сидели бы сейчас на головёшках, так и этак гадая!

Братья угрюмо смотрели в стол.

— Ежели бы все были умными, как бабы потом… Ты иди, сестрица, погуляй малость.

В покоях, отведённых Елене, было прохладно — огонь в камине не горел — и тошнота сразу отступила. В соседней комнате слышалось бормотание няньки и радостное взвизгивание Юрия Михайловича, очевидно, изволившего бодрствовать. Княгиня прошла туда.

Младенец, окрещенный Олегом, мирно, неслышно посапывал в колыбели, которую покачивала молодая служанка Ольга, приданная в помощь няньке Мавре. Сама Мавра занималась Юриком, развлекавшимся сообразно возрасту на полу.

— А вот и мамушка пришла к тебе, да? — нянька тормошила малыша.

— Мама! — громко произнёс княжич. — Гулять!

— Одевай его, Мавра, — распорядилась Елена, — пойдём-ка мы и правда на воздух. Как вернусь, Олежку покормлю. Ты, Ольга, с ним остаёшься.

— Слушаюсь, госпожа моя!

На улице яркое весеннее солнце враз заставило всх троих прижмуриться. Юрий Михайлович громко чихнул.

— Ой, да кто это так чихает? Ой, да будь здрав, княже! — продолжала играть с ребёнком Мавра, но Елена уже не слушала её. Во двор въезжали всадники, и среди них…

— М-и-и-иха-а-ась!!!

Елена рванулась к мужу, едва не рухнув с крыльца. К счастью, Михаил Всеволодович успел подхватить её.

— Ну что ты, что ты, лада моя… Живой я, живой, видишь?

*******

Лес копий колыхался над головами. Сверкали доспехи рыцарей, развевались знамёна. Король Бела поглядел на левый фланг, где стояли хорваты — там тоже развевались длинные стяги, сверкала броня. Вот на правом фланге, где стояли половцы хана Куна, получившие приют, народ был попроще, даже шлемы были не у всех, не говоря о кольчугах и панцирях… Да, обычно натиск врага наиболее силён на левый фланг и в центре, поэтому туда ставят самых крепких воинов. И ещё у каждого полководца должен быть резерв.

Бела оглянулся через плечо. Отсюда было не видно, но он знал — там стоят двенадцать тысяч всадников, тяжёлая конница герцога Фридриха Австрийского, подошедшая вчера из Вены. Рыцарская конница не годится для долгого маневренного боя, кони быстро устают под гнётом железа. Зато, когда враги уже измотаны, удар их неотразим…

Король ехал перед строем, и сердце его наполнялось злой радостью. Сто тысяч! Столько воинов не удавалось собрать для отпора монголам ещё никому. А вот у Бату-хана, наоборот, треть войска застряла в Моравии. Хан Пайдар закусил удила, вероятно, полагая в одиночку покорить всю Европу. Что ж, это проблемы Бату-хана. Сегодня с ним будет покончено.

— Как настроение, Кун? — обратился король к половецкому хану, выехавшему навстречу при виде полководца. — Думаю, сегодня ты избавишься наконец от кошмара, преследующего твой народ уже который год! Конец волчьим стаям!

Кун хищно оскалился.

— Могу я попросить тебя, славный король? Когда всё закончится, позволь мне взять череп проклятого Бату. Я сделаю из него чашу для питья.

— Да хоть ночной горшок. Главное, чтобы никто из них не ушёл живым!

…

Конь стоял неподвижно, как вкопанный. Сыбудай уже давно научился подбирать себе коней, таких, чтобы были послушнее, чем его собственные старые ноги. Конь не мешал думать, и это главное. В такие минуты сам Бату-хан избегал тревожить своего наставника без крайней нужды. Сыбудай думал.

А подумать было над чем. Старый монгол усмехнулся — если бы битвой сегодня командовал Джебе, всех славных монгольских воинов уже смело можно было бы считать мервецами. Джебе бросил бы их в бой, как ком снега в котёл с кипятком. Так нужно биться, когда у тебя пять воинов против одного врага. Так можно биться, когда их трое. И даже если двое на одного, можно победить. Но не сегодня.

Сыбудай посмотрел на небо. Слышишь ли ты меня, Чингис? Никто из твоих потомков не смог бы выиграть сегодняшнюю битву, не обижайся. Вся надежда на старого верного Сыбудая. Сегодня станет ясно, достоин ли он считать себя твоим учеником.

У хана Белу сто тысяч воинов, у Бату только восемьдесят. Причём десять тысяч из них урусы, набранные только что из бывших пленных. Это добрая монгольская сабля заточена с одного края. Мечи урусов, как известно, обоюдоострые. И никому не известно, в какую сторону обратят урусы свои мечи, если чаша весов склонится опасно для монголов. Однако старый Сыбудай не даст им такой возможности. Они пойдут впереди, и пусть попробуют отвернуть в сторону!

Но этого недостаточно. Сыбудай точно знает, у хана Белу есть резерв. Это мудро. Когда все устанут от битвы, закованные в сталь с головы до пят свежие воины на здоровенных, как индийские слоны конях врубятся в перемешанные боем монгольские порядки, и не будет у воинов Бату возможности уклониться от страшного удара… И битва враз превратится в резню. Значит, надо заставить Белу пустить в ход резерв раньше. Это потруднее, чем предупредить возможную измену урусов, но старый Сыбудай уже придумал кое-что…

Рядом виднелась проплешина, свободная от травы — очевидно, старое костровище. Сыбудай, кряхтя, слез с коня. Вынул саблю и принялся чертить на голой, выжженной земле. Это надо будет сделать так…