Кровное дело шевалье

Наконец она осторожно начала:

— Граф, государственные и религиозные дела мы обсудили. Теперь поговорим о вас. Мне хочется прямо спросить вас кое о чем и услышать столь же прямой ответ. Граф, как далеко простирается ваша преданность королеве Наваррской? Что вы готовы совершить ради Жанны д'Альбре?

Марийяк содрогнулся. В словах ее величества не было вроде бы ничего особенного, но тон Екатерины не понравился Деодату. Юноша понял, что над Жанной д'Альбре нависла какая-то угроза.

Екатерина заметила, как насторожился Марийяк, и, не дожидаясь его ответа, пустилась в длинные объяснения:

— Видите ли, если королеве Наваррской понравится мое предложение и она прибудет в Париж, то в честь заключения мира мы устроим грандиозные торжества. Я желаю, чтобы люди много лет помнили великолепную свадьбу Генриха Наваррского и моей дочери. Ведь я искренне хочу, чтобы Генрих Беарнский был славен и богат. Раз ему суждено войти в нашу семью, значит, он достоин настоящего королевства. А что такое Наварра? Милое солнечное местечко — и ничего более. Нет, Генриху требуется страна, не уступающая размерами Франции… Ну хотя бы Польша…

— Польша?! — вскричал изумленный Марийяк.

— А что? Я получила оттуда известия… Польский трон сейчас не занят, и один из моих сыновей вполне мог бы претендовать на него. Но ведь Генрих Наваррский, взяв в жены мою дочь, тоже станет моим сыном. Правда, тогда Наварра лишится короля…

— Ваше величество, — решительно сказал Марийяк. — Мне кажется, Жанна д'Альбре не собирается покидать Наварру…

— Как знать, как знать… Возможно, Жанну и ее сына не привлечет сияние польской короны… Но вдруг все сложится по-другому?.. И если по какой-то причине наваррский престол освободится, тогда этой земле понадобится новый король… Что вы на это скажете, граф?

— Ничего… Я жду, что ваше величество разъяснит мне свою мысль.

— Но все очень просто. Наварре понадобится король, не может же страна оставаться без монарха. И я нашла государя для Наварры.

Марийяка удивило, что королева пустилась в подобные рассуждения, вовлекая в политические интриги его, безвестного дворянина. Он никак не мог понять, чего добивается Екатерина. Деодат жаждал услышать хоть одно взволнованное слово; уловив хотя бы намек на материнское чувство, несчастный сын простил бы жестокой матери все.

Горечь, годами копившаяся в душе графа, исчезла. Он лишь молча и безропотно страдал, страдал оттого, что впервые в жизни стоял перед матерью и разговаривал с ней будто с совершенно посторонней женщиной.

Но одно в этой беседе обрадовало и успокоило Марийяка — предложение мира, залогом которого будет брак Генриха Беарнского и Маргариты Французской. Остального он просто не слышал…

А Екатерина Медичи спокойно продолжала:

— Итак, я нашла государя для Наварры…

Королева выпрямилась и вся словно подобралась, намереваясь нанести решающий удар. Вкладывая в слова особое значение, она произнесла:

— Им станете вы, граф!

Марийяк остолбенел. Внезапно он подумал: Екатерине известно, что он — ее сын!

— О нет, мадам, я ведь найденыш, человек без роду, без племени… У меня нет никаких прав на престол.

— Не беспокойтесь, они у вас появятся! Я понимаю: вы потрясены, но, поверьте, я говорю совершенно серьезно. Конечно, это в корне изменит вашу жизнь, но у меня нет сомнений: столь блистательный взлет вполне возможен…

— Вы меня не так поняли, ваше величество. Я рассуждаю не о возможности взойти на трон… Я пытаюсь догадаться, почему вы предложили мне это… Вот что меня занимает — и ничего более…

Волнение Деодата показалось Екатерине подозрительным.

— Какая вам разница, граф? Я же сказала: вы заинтересовали меня. Радуйтесь своему счастью и не ломайте себе голову над тем, почему вам улыбнулась фортуна… Я надеюсь на вас… вернее, надеюсь, что вы поможете Генриху Наваррскому обрести достойную его корону.

Может, Екатерина была искренна? Может, она действительно мечтала возвести Марийяка на наваррский престол?

Марийяк потупился и заговорил. Сначала его голос был немного неуверенным и хрипловатым, но потом стал сильным и звучным:

— Ваше величество, я даже не пробую разгадать ваши планы. Я лишь отвечу на вопросы, которые вы задали мне. У вас вырвалось слово, потрясшее меня. Вы произнесли: я ведь тоже мать… Стало быть, вам не надо объяснять, что такое любовь сына…

Екатерина побелела как мел.

— Сударь, — воскликнула она, — я не понимаю, что вы имеете в виду!

— Вы осведомились, насколько велика моя преданность королеве Жанне. Я боготворю ее, как боготворил бы нежную мать, мадам. Я не дворянин и не знаю, кто мои родители. И вы еще хотите сделать меня королем?! Жанна д'Альбре сжалилась надо мной, взяла к себе и вырастила вместе с собственным сыном. И я считаю ее своей истинной матерью. Моя родная мать бросила меня на произвол судьбы, и единственное мое желание — никогда ее не видеть! Может, я сын какого-нибудь простолюдина, а может, плод постыдной связи благородной дамы с собственным лакеем…

— Осторожней, молодой человек, осторожней! — прошептал Руджьери.

Но Деодат уже ничего не слышал. Он шагнул к Екатерине и заговорил, вкладывая в свои слова всю горечь сыновней любви и гнева:

— Видите, мадам, истинно благородные чувства мне неведомы. Таким, как я, позволено сомневаться во всем — даже в обещаниях королевы. Ведь кто знает — не ее ли я сын? Я имею право предполагать все что угодно, теряясь в своих догадках, словно в темном лесу, где неоткуда ждать спасительного света, который указал бы верную дорогу несчастному… Да, мадам, возможно, моя мать — жестокая, бессердечная женщина, бросившая ребенка на ступенях церкви, обрекшая свое дитя на смерть, — действительно была великой государыней и пыталась, погубив меня, скрыть свой грех…

Ведь кто я такой, мадам? Подкидыш! Отец и мать давно отреклись от меня, люди надменные отказываются подать мне руку, люди благородные иногда словно милостыней одаряют меня своим уважением…

А вы хотите предложить найденышу престол! Никто не знает, какая преступная связь породила меня! Лишь одна-единственная женщина сжалилась над маленьким страдальцем. Она подобрала меня, воспитала наравне с собственным сыном, окружила любовью и лаской.

Когда я был ребенком, она относилась ко мне с безграничной добротой. Потом я вырос и юношей узнал тайну своего рождения; эта женщина ободрила и утешила меня… Она для меня — настоящая мать… и повелительница… благородная, великая Жанна д'Альбре! Вы спрашиваете, мадам, люблю ли я ее? Я почитаю ее как мать; я готов пожертвовать ради нее всем и прежде всего собственной жизнью. Я буду счастлив погибнуть в ту минуту, когда ее величество скажет, что ей нужна моя смерть. А до этого дня, мадам, я всегда буду рядом с ней, чтобы оберегать и защищать королеву Наваррскую. И, поверьте, моя рука не дрогнет, если понадобится поразить того, кто угрожает этой женщине. При малейшем подозрении я, не колеблясь, нанесу удар… И последнее, мадам… Что касается родной матери, бросившей меня на произвол судьбы, мое единственное желание — никогда не встречаться с этой особой!

Закончив свою речь, граф де Марийяк сложил руки на груди и выжидательно взглянул на королеву. Однако он явно недооценивал ее: эту женщину не так-то просто было вывести из равновесия.

— Сударь, — хладнокровно заявила Екатерина, — теперь мне ясно, насколько вы привязаны к моей дорогой сестрице Жанне. Мне не солгали, вы, и правда, благородный человек. Надеюсь, вы верно передадите королеве Наваррской все мои слова…

Екатерина по обычаю протянула руку для поцелуя, но граф, согнувшись в низком поклоне, будто не заметил этого жеста.

Удостоверившись, что Марийяк сбежал по лестнице и покинул дом, Екатерина вцепилась в плечо Руджьери.

— Ему все известно, — прошипела она.

— Вряд ли, — не слишком уверенно возразил Рене.

— Известно, известно! Встань к окну и подай сигнал.

Марийяк в эти минуты шагал по мосту, и его высокая, ладная фигура была отлично видна астрологу.