Корсиканские братья

Она соскочила с кровати и уложила меня силой, потому что я рыдал и все время выкрикивал:

— Там за дверью папа, я хочу увидеть папу перед тем, как он уйдет навсегда.

— А потом это видение возобновлялось? — спросил Люсьен.

— Хотя я довольно часто его призывал, нет, он не появлялся. Но, может быть, Господь дарит детской чистоте преимущества, в которых отказывает грешному человеку.

— Тогда, — улыбаясь сказал мне Люсьен, — мы в нашей семье более удачливы, чем вы.

— Вы видите ваших умерших родственников?

— Всегда, когда должно произойти или уже произошло какое-нибудь важное событие.

— А чем вы объясняете эту привилегию, дарованную вашей семье?

— Это сохраняется у нас как традиция. Я вам говорил, что Савилья умерла, оставив двух сыновей.

— Да, я помню.

— Пока они росли, всю ту любовь, которая была бы адресована их родителям, будь те живы, оба мальчика направляли лишь друг на друга. Когда выросли, они поклялись, что ничто не сможет их разлучить, даже смерть. Я не знаю, вследствие какого страшного события это произошло, но, однажды они написали кровью на куске пергамента торжественную клятву о том, что тот, кто первым умрет, предстанет перед другим, сначала в момент своей смерти, а потом во всех знаменательных моментах жизни другого. Три месяца спустя один из братьев был убит, попав в засаду, как раз в тот момент, когда другой брат запечатывал предназначенное ему письмо, собираясь нажать печаткой на еще дымящийся воск. В этот момент он услышал вздох позади себя. Обернувшись, он увидел своего брата, который стоял рядом, положив руку ему на плечо, хотя он этого и не ощущал. Совершенно машинально он протянул предназначенное тому письмо. Брат взял письмо и исчез. Накануне своей смерти он его вновь увидел. И, конечно, в это были втянуты не только оба брата, но и их потомки. С этого времени привидения вновь появляются не только в момент смерти умирающего, но и накануне важных событий.

— А у вас были видения?

— Нет, но поскольку мой отец в ночь накануне своей смерти был предупрежден своим отцом, что он умрет, я предполагаю, что я и мой брат также обладаем привилегией наших предков, так как ничего предосудительного не совершили, чтобы потерять этот чудесный дар.

— Эта привилегия принадлежит только мужчинам из вашей семьи?

— Странно!

— Но это так.

Я оглядел молодого человека, который рассудительно и спокойно, полный достоинства, говорил мне о вещах, казалось бы, совершенно невозможных, и я повторил вслед за Гамлетом:

В Париже я принял бы такого молодого человека за мистификатора, но здесь, в сердце Корсики, в отдаленном маленьком селении он скорее выглядел простаком, который искренне заблуждается, или избранником судьбы, который считает себя более счастливым, а может, и более несчастливым, чем другие люди.

— А теперь, — спросил он после долгого молчания, — знаете ли вы все, что хотели узнать?

— Да, благодарю, — ответил я, — я тронут вашим доверием ко мне и обещаю вам сохранить тайну.

— Боже мой, — сказал он, улыбаясь, — да в этом нет никакой тайны, любой крестьянин в селе расскажет историю, подобную той, что я рассказал вам. Я лишь надеюсь, что брат мой не будет никому в Париже рассказывать о нашем чудесном даре. Это не приведет ни к чему хорошему: мужчины будут открыто смеяться, женщины впадать в истерику от ужаса…

При этих словах он встал, пожелал мне спокойной ночи и вышел из комнаты.

Я заснул не сразу, хотя и устал, а когда уснул, то сон мой был неспокойным.

В своих снах я смутно вновь увидел тех, с кем я днем встречался в реальности, но все они действовали как-то странно и беспорядочно. Только на рассвете я спокойно заснул и проснулся тогда, когда раздался звук колокола, который, казалось, бил мне по ушам.

Лежа в постели, я дернул свой колокольчик, потому что мой цивилизованный предшественник позаботился о том, чтобы шнурок колокольчика было можно достать рукой — роскошь, единственная в своем роде во всем селении.

Вскоре появился Гриффо с теплой водой.

Я отметил, что Луи де Франчи достаточно хорошо вышколил своего камердинера.

Люсьен уже дважды спрашивал, не проснулся ли я, и объявил, что в половине десятого, если я не подам признаков жизни, он сам войдет в мою комнату.

Было двадцать пять минут десятого, и, следовательно, он вот-вот должен был появиться.

На сей раз он был одет на французский манер и даже с французской элегантностью. На нем был черный редингтон, цветной жилет и белые брюки, ибо к началу марта на Корсике уже давно надевают белые брюки.

Он заметил, что я его разглядываю с удивлением.

— Вам нравится моя одежда, — сказал он, — это еще одно доказательство, что я не совсем дикарь.

— Да, конечно, — ответил я, — и сознаюсь, я немало удивлен, обнаружив такого прекрасного портного в Айяччо. А я в своем велюровом костюме выгляжу как какой-нибудь увалень по сравнению с вами.

— Это потому что мой костюм целиком от Уманна, и ничего больше, мой дорогой гость. Так как мы с братом абсолютно одинаковых размеров, то он, шутки ради, присылает мне свой гардероб, который я надеваю, как вы прекрасно понимаете, лишь в особых случаях: когда приезжает господин префект; когда совершает турне командующий 86-м департаментом; или если я принимаю такого гостя, как вы. И это удовольствие совпадает с торжественным событием, которое должно произойти.

Этот молодой человек сочетал в себе неиссякаемую иронию с высоким интеллектом. Он мог порой озадачить своего собеседника, но всегда оставался вежливым и сдержанным.

Я ограничился поклоном в знак благодарности, между тем как он с положенной в этих случаях тщательностью натянул пару желтых перчаток, сшитых по его руке Боуваном или Руссо.

В этой одежде у него действительно был вид элегантного парижанина.

А тем временем я и сам закончил одеваться.

Прозвонило без четверти десять.

— Итак, — сказал Люсьен, — если вы хотите увидеть этот спектакль, я думаю, что нам уже пора занимать наши места, конечно, если вы не предпочтете остаться завтракать, что будет более разумно, как мне кажется.

— Спасибо, но я редко завтракаю раньше одиннадцати или полудня.

— В таком случае, отправимся в путь.

Я взял свою шляпу и последовал за ним.

XI

Мы возвышались над площадью, стоя на верху лестницы из восьми ступенек, ведущих к двери укрепленного замка, в котором жили мадам де Франчи и ее сын.

Находящаяся прямо напротив площадь была заполнена людьми; однако вся эта толпа состояла из женщин и детей младше одиннадцати лет: не было видно ни одного мужчины.

На нижней ступени церкви в торжественной позе стоял мужчина, подпоясанный трехцветным поясом, — это был мэр.

Под портиком другой мужчина, одетый в черное, сидел за столом, а перед ним лежала исписанная бумага. Этот человек был нотариусом. А бумага была договором о примирении.

Я занял место по одну сторону стола с поручителями Орланди. С другой стороны были поручители Колона. Позади нотариуса устроился Люсьен.

В глубине, на хорах церкви были видны священнослужители, готовые отслужить мессу.

Часы прозвонили десять часов.

По толпе тут же пробежал ропот. Глаза устремились к двум противоположным выходам улицы, если можно назвать улицей неровный промежуток, оставленный между пятьюдесятью домами, расположенными произвольно, по прихоти владельцев.

Вскоре можно было увидеть, как со стороны горы появился Орланди, а со стороны реки — Колона, каждый в сопровождении своих сторонников. И согласно принятому решению ни у кого не было оружия. Их можно было принять за церковную процессию, если бы не бросалось в глаза чересчур суровое выражение некоторых лиц.