Однажды, – в первый день творенья, –
Когда ваяли элементы
В пылу гигантского боренья
Пальмарии и Фиоленты,
Царили только две стихии:
Лазурь небесная, и моря
Пегасы дерзостно лихие.
Кудато, с облаками споря,
Они неслись, – и тьму сокровищ
Их синие хранили гривы.
И мириадами чудовищ
Лазоревые переливы
Кишели царственной пустыни:
Драконы, змеи, василиски
Из вод, как грозные твердыни,
Голов вздымали обелиски.
Крылатые ихтиозавры
Из страшных реяли пещер,
И горл рыкающих литавры
Гремели меж прибрежных шхер.
И струи едкой, пряной крови
Лились из раздробленных лбов
В аквамаринные альковы
Меж сталактитовых столбов.
В Пальмарии еще доселе
Есть голубой подводный грот,
Где в час земного новоселья
Чудовищный вздымался рот
Необычайного дракона
С громадным мечевидным бивнем
И грозною зубов короной,
Яд изливающею ливнем.
Но вот, из вечности – однажды –
Звезд лучезарных Сюзерен,
Художественной полон жажды,
Взглянул из голубых морен
Межмирья на земной, – орбиты
Убогие чертивший, – диск,
Где, волнами полуразбитый,
Лежал голодный василиск.
И капнула из глаз Господних
Любвеобильная слеза,
И между пропастей бездонных,
Как в перстне дивном бирюза,
В жемчужницу из перламутра
Преобразилася она.
И в пурпур пробужденный утра
Вдруг бирюзовые глаза –
Средь волн накатывавшей пены –
В жемчужную сверкнули щель:
Венера Анадиомена
Вдруг озарила всю купель.
Стан розовел меж створок дивный,
Облитый золотой волной
Кудрей певучепереливных,
Как месяц в облаке ночном.
И нежными она перстами
Подъяла раковинный свод, –
Кариатида в древнем храме
Так капитель свою несет.
И, вся блаженно улыбаясь,
На золотой песок сошла,
Стыдливо руки прижимая
К девичьим грудкам, что стекла
Муранского нежней и тоньше,
И к треугольнику с руном
Меж стройных бедер, – и на солнце
Она стоит, как Божий дом.
Гибка, стыдлива, величава,
Неотразима для очей, –
Ни лебедь будущий, ни пава,
Ничто бы не сравнилось с ней.
Но ни богов ваятель Фидий,
Ни живописец Апеллес,
Увы, с восторгом не увидел
Прекрасный первоцвет чудес.
Ее почуял только – в щели
Подводной – тощий василиск,
И в брюхе, вздутом как марсели,
Послышался веселый писк.
И чудоюдо зазмеилось,
Все кольца распустив свои,
И пасть огромная раскрылась
Над блеском водной чешуи.
И, жадно потянув ноздрями
Прелестной плоти аромат,
Зашевелил дракон когтями,
И глаз раскрыл палящий ад.
Но вдруг, непостижимой тайной
И красотою поражен,
Он нежностью необычайной
Пред первой из небесных жен
Весь преисполнился, – какою
Пылает духа кавалер,
В мечтаньях ищущий покоя
Среди ритмических химер.
И весь как был над синевою, –
Амура созерцая мать, –
Он с преклоненной головою
Стал от блаженства застывать.
И скоро превратился в камень
Зеленоваточерный он,
И только глаз влюбленных пламень
Горел из сумрачных окон.
Пенорожденная со смехом
К окаменелому пошла:
Час начался ее потехам,
Жизнь началась в пучине зла.
С улыбкой Анадиомена
Неслышно поднялась на круп
Чешуйчатого джентельмена,
И от шажков змеиный труп
На солнце страстно содрогался
И в воздух пламя испускал, –
И роз меандр распускался,
Где легкий шаг ее ступал.
Со змея каменного в горы –
Из слез рожденная пошла.
Куда ни обращала взоры,
Цвела польщенная скала.
Прошло еще три миллиона
Обманчивозеленых весен, –
И колоннады Парфенона
Сверкнули меж агав и сосен.
На каменном хребте дракона
Великой Греции сыны
Воздвигли стройные колонны
И фризов мраморные сны.
Рукою строгой Поликлета
Сваянная Киприда там,
Огнем полуденным согрета,
Смеялась пенистым волнам.
И чаек плачущие стаи
Крылатых вили вязь гирлянд,
И в мраморных святыни ваях
Гнездились в красочный акант.
Суровая Христова братья
Повергла, ведьмой обозвав,
Ее в лазурные объятья
На ложе шелковистых трав.
Любви Христовой эремиты, –
Лишь новая пришла заря, –
Воздвигли эллинские плиты
В честь рыболова душ – Петра,
И христианской Афродите,
Пречистой Матери Марии,
Служили с радостным наитьем
Торжественные литургии.