Он к нам пришел из дальних стран,
Усталый, сумрачный и строгий —
В его бровях лежал туман
И пыль ветров с большой дороги.
Он был когда-то общий друг,
Но мы его с трудом узнали,
Он к нам вошел, в наш тесный круг,
Чужим от странствий и печали.
Он был не стар еще, но век
Его уже был на исходе.
Он попросился на ночлег
При всем собравшемся народе.
Его спросил один из нас,
Когда улегся шум приветствий:
«Ты был, наверно, много раз
На перепутьи многих бедствий…
Скажи, когда беспечный смех
В жилища наши постучится,
Когда наступит мир для всех,
Уставших верить и молиться?»
Он промолчал. И, как мудрец,
Изрек ответ правдиво-жесткий:
«Когда вернется наконец
Последний странник в дом отцовский…»
Он нам поведал все свои
Молитвы, горести и встречи,
И были странны, точно сны,
Его отрывистые речи.
Мы разошлись, когда вдали
Погас прощальный луч заката.
Мы думали, что мы нашли
Опять потерянного брата.
Но утром, лишь умыв лицо
И посидев со всей семьею,
Он снова вышел на крыльцо
С пустой котомкой за спиною.
Один из нас сказал ему:
«Чудак! Ведь здесь так все знакомо.
Так мило сердцу твоему,
Куда теперь, ведь ты же дома?»
Но он, взглянув на темный лес
И в даль, размытую дождями,
Сказал: «Прощайте…» И исчез,
Как будто вовсе не был с нами.
И мы, смущенною толпой,
Вернулись всяк к своим заботам:
Ходить за бедною землей
И обливаться тяжким потом.
Поить скотов, колоть дрова,
Следить за ростом своих малых,
Считать их именем года
И ждать бездомных и усталых…
И кто бы что бы ни сказал
Потом о страннике суровом —
Никто его не поминал
Пустым и старым, глупым словом.
Дуй, ветер, дуй. Пой, ветер, пой.
Ты улетал куда-то многократно,
Но возвращался каждый раз обратно
И примирялся с собственной судьбой.
И я живу, томясь в своих кругах —
Они мне так мучительны и тесны,
Я рвусь туда, где дали неизвестны,
Но возвращаюсь, сломленный, в слезах.
И солнце, озаряющее землю,
Смеется над суетностью моей —
Когда, усталый от своих страстей,
Я песне брата по оружью внемлю.
Преступный зов молчит в моей груди.
Дуй, ветер, дуй. Пой, ветер, —
Ты не один на этом белом свете
Не знающий, что будет впереди…
Прекрасный мир колышется в кругах,
И бесконечно это колыханье,
И безупречно это основанье,
Потерянное в сумрачных веках.
Опять трубит победный рог
Свой зов воинственно суровый,
Сзывая запад и восток
Сразиться грозно в битве новой…
Опять прольется, как вода,
Живая кровь рекою алой,
И запылают города
Во мраке ночи одичалой…
С кем будет истина тогда,
Чье будет право новой жизни,
Найдет ли хищная орда
Обратный путь к своей отчизне?
Я не мечтатель и пророк,
Но я предчувствую развязку —
С кого-то снова мудрый рок
Сорвет ликующую маску.
И чьи-то громкие дела
Слетят в бездонную пучину,
Где вечный страж добра и зла
Замкнет их черную судьбину…
Так пусть же близится исход —
Но в этой битве вечно правой
Пусть победит лишь мой народ
Великий, вещий, величавый.
Играл оркестр бессмысленно и пусто,
Шумели все в припадке болтовни
И двигались напористо и густо
Туда, где жгли бенгальские огни.
Смертельный праздник был велик и жуток.
А поезда во все концы путей,
Дрожа от свиста, слез, вина и шуток,
Уже везли вчерашний сад детей.
Здесь никому не страшен гул орудий,
Но смерть глядит из каждой пары глаз…
Как стар весь мир, как скучны эти люди
И весь их пыл воинственных проказ!
Сегодня вечер душен и вульгарен —
Напрасно жгли бенгальские огни.
Сегодня мир так горестно бездарен
От этой музыки, от этой болтовни…
Бессильно слово и беззвучен стих
Перед лицом всемирного страданья,
Когда не слышно голоса живых,
Когда от мертвых нет воспоминанья…
Когда горят в кощунственном огне
Жилища, освещенные веками, —
Тогда нельзя не плакать в тишине
Горячими и жутки слезами.
Но после слез рождается в груди
Такое чувство, гордое и злое,
Что даже тот, кто вечно позади,
Мгновенно превращается в героя.
Такой восторг от гневного вина,
Что даже мысль становится туманной,
Такая боль, что даже смерть сама
Становится любимой и желанной…