Переводы из Уильяма Йейтса( Григорий Кружков) Великое колесо возвращений

МОГИЛА В ГОРАХ

Лелей цветы, коль свеж их аромат,

И пей вино, раз кубок твой налит;

В ребре скалы дымится водопад,

Отец наш Розенкрейц в могиле спит.

Танцуй, плясунья! не смолкай, флейтист!

Пусть будет каждый лоб венком увит

И каждый взор от нежности лучист,

Отец наш Розенкрейц в могиле спит.

Вотще, вотще! терзает темноту

Ожог свечи, и водопад гремит;

В камеи глаз укрыв свою мечту,

Отец наш Розенкрейц в могиле спит.

ПЛАЩ

Я сшил из песен плащ,

Узорами украсил

Из древних саг и басен

От плеч до пят.

Но дураки украли

И красоваться стали

На зависть остальным.

Оставь им эти песни,

О Муза! интересней

Ходить нагим.

"ДИКИЕ ЛЕБЕДИ В КУЛЕ" (1919)

МРАМОРНЫЙ ТРИТОН

Мечтаньями истомлен,

Стою я — немолодой

Мраморный мудрый тритон

Над текучей водой.

Каждый день я гляжу

На даму души своей,

И с каждым днем нахожу

Ее милей и милей.

Я рад, что сберег глаза

И слух отменный сберег

И мудрым от времени стал,

Ведь годы мужчине впрок.

И все-таки иногда

Мечтаю, старый ворчун:

О, если б встретиться нам,

Когда я был пылок и юн!

И вместе с этой мечтой

Старясь, впадаю в сон,

Мраморный мудрый тритон

Над текучей водой.

ЗАЯЧЬЯ КОСТОЧКА

Бросить бы мне этот берег

И уплыть далеко

В тот край, где любят беспечно

И забывают легко,

Где короли под дудочку

Танцуют среди дерев -

И выбирают на каждый танец

Новых себе королев.

И там, у кромки прилива

Я нашел бы заячью кость,

Дырочку просверлил бы

И посмотрел насквозь

На мир, где венчают поп и дьячок,

На старый, смешной насквозь

Мир — там, далеко за волной -

Сквозь тонкую заячью кость.

СЛЕД

Красивых я встречал,

И умных были две, -

Да проку в этом нет.

Там до сих пор в траве,

Где заяц ночевал,

Не распрямился след.

ЗНАТОКИ

Хрычи, забыв свои грехи,

Плешивцы в сане мудрецов

Разжевывают нам стихи,

Где бред любви и пыл юнцов.

Ночей бессонных маета

И — безответная мечта.

По шею в шорохе бумаг,

В чаду чернильном с головой,

Они от буквы — ни на шаг,

Они за рамки — ни ногой.

Будь столь же мудрым их Катулл,

Мы б закричали: "Караул!"

EGO DOMINUS TUUS

Hic. На берегу ручья, в тени от башни,

Оставив лампу в комнате гореть

Перед раскрытой книгой, принесенной

Робартисом, ты бродишь под луной,

Как юноша безумный, и, томясь

В плену иллюзий, чертишь на песке

Таинственные знаки.

Ille. Я ищу

В себе свой новый образ — антипода,

Во всем несхожего со мною прежним.

Hic. А лучше бы искать в себе — себя.

Ille. Вот в чем распространенная ошибка.

Нас мнительный одолевает зуд,

И мы теряем прежнюю беспечность.

Перо ли выбрав, кисть или резец,

Мы только критики, полуартисты,

Творенья наши робки, смутны, бледны,

Зависимы от публики.

Hic. И все же

Дант, величайший гений христианства,

Сумел так полно выразить себя,

Что впалый лик его запечатлелся

В сердцах сильней, чем все иные лики,

За исключением Христа.

Ille. Себя ли

Он выразил, в конце концов? Иль жажда,

Его снедавшая, была тоской

По яблоку на самой дальней ветке?

Возможно ли, чтоб этот призрак был

Тем смертным, о котором пишет Гвидо?

Я думаю, он выбрал антипода,

Присвоив образ, что взирал со скал

На пыльные палатки бедуинов —

Лик идола, клонящегося набок

Средь щебня и верблюжьего дерьма.

И впрямь, он резал самый твердый камень.

Ославлен земляками за беспутство,

Презренный, изгнанный и осужденный

Есть горький хлеб чужбины, он нашел

Непререкаемую справедливость,

Недосягаемую красоту.

Hic. Но есть поэты и другого рода,

В их песнях не трагический разлад,

А радость жизни. Вдохновляясь ею,

Они поют о счастье.

Ille. Жизнелюбы

Порой поют, но больше копошатся,

Приобретая деньги, славу, вес.

И кто из них писатель, кто художник —

Неважно; главное для них — возня,

Жужжанье мухи в блюдечке с вареньем.

Гражданственный поэт морочит ближних,

Сентиментальный лирик — сам себя,

Искусство же есть видение мира.

Какой барыш на свете может ждать

Того, кто, пошлый сон стряхнув, узрел

Распад и безысходность?

Hic. И однако

Никто не станет отрицать, что Китс

Любил людей и радовался жизни.

Ille. В стихах; а в глубине души — кто знает?

Я представляю мальчугана, носом

Прилипшего к стеклу конфетной лавки;

Ведь он сошел в могилу, не насытив

Ни алчных чувств, ни влюбчивого сердца.

Болезненный и нищий недоучка,

Сын конюха, с рожденья обделенный

Богатством, он роскошествовал в грезах

И расточал слова.

Hic. Зачем ты бросил

Раскрытый том и бродишь тут, чертя

Фигуры на песке? Ведь мастерство

Дается лишь усидчивым трудом,

И стиль оттачивают подражаньем.

Ille. Затем, что я ищу не стиль, а образ.

Не в многознанье — сила мудрецов,

А в их слепом, ошеломленном сердце.

Зову таинственного пришлеца,

Который явится сюда, ступая

По мокрому песку, — схож, как двойник,

Со мной, и в то же время — антипод,

Полнейшая мне противоположность;

Он встанет рядом с этим чертежом

И все, что я искал, откроет внятно,

Вполголоса — как бы боясь, чтоб галки,

Поднявшие базар перед зарей,

Не разнесли по миру нашей тайны.

ФАЗЫ ЛУНЫ

Старик прислушался, взойдя на мост;

Он шел со спутником своим на юг

Ухабистой дорогой. Их одежда

Была изношена, и башмаки

Облипли глиной, но шагали ровно

К какому-то далекому ночлегу.

Луна взошла… Старик насторожился.

Ахерн. Что там плеснуло?

Робартис. Выдра в камышах;

Иль водяная курочка нырнула

С той стороны моста. Ты видишь башню?

Там свет в окне. Он все еще читает,

Держу пари. До символов охоч,

Как все его собратья, это место

Не потому ль он выбрал, что отсюда

Видна свеча на той старинной башне,

Где мильтоновский размышлял философ

И грезил принц-мечтатель Атанас,-

Свеча полуночная — символ знанья,

Добытого трудом. Но тщетно он

Сокрытых истин ищет в пыльных книгах,

Слепец!

Ахерн. Ты знаешь все, так почему бы

Тебе не постучаться в эту дверь

И походя не обронить намека? -

Ведь сам не сможет он найти ни крошки

Того, что для тебя — насущный хлеб.

Робартис. Он обо мне писал в экстравагантном

Эссе — и закруглил рассказ на том,

Что, дескать, умер я. Пускай я умер!

Ахерн. Спой мне о тайнах лунных перемен:

Правдивые слова звучат, как песня.

Робартис. Есть ровно двадцать восемь фаз луны;

Но только двадцать шесть для человека

Уютно-зыбких, словно колыбель;

Жизнь человеческая невозможна

Во мраке полном и при полнолунье.

От первой фазы до средины диска

В душе царят мечты, и человек

Блажен всецело, словно зверь иль птица.

Но чем круглей становится луна,

Тем больше в нем причуд честолюбивых