В метро
Старуха напряженно,
но сдерживая пыл,
рассматривает пижона,
что место ей уступил:
— О, дикое долговолосье!
О, куртка в значках!
О, брюки в пыли!
А все-таки эти колосья
на нашем поле взошли.
«Я когда был возраста вашего…»
Я когда был возраста вашего,
Стариков от души уважал,
Я про Ленина их расспрашивал,
Я поступкам их — подражал.
Вы меня сначала дослушайте,
Перебьете меня — потом!
Чем живете? Чему вы служите?
Где усвоили взятый тон?
Ваши головы гордо поставлены,
Уважаете собственный пыл.
Расспросите меня про Сталина —
Я его современником был.
«— Старье! — мне говорят, — все это!..»
— Старье! — мне говорят, — все это!
Глядеть на это неохота:
кто с девятнадцатого века,
кто с девятнадцатого года.
А дед ли, прадед — в том ли дело,
им все одно — пенсионеры.
И лучшие нужны пределы,
и новые нужны примеры.
И я внезапно ощущаю,
что это я старье, и робко,
и ничего не обещая,
тихонько отхожу в сторонку.
«Воспоминаний вспомнить не велят…»
Воспоминаний вспомнить не велят:
неподходящие ко времени.
Поэтому они, скопляясь в темени,
вспухают и болят.
— Ведь было же, притом не так давно,
доподлинная истина, святая.
Но чья-то подпись завитая
под резолюцией: «Несвоевременно!»
«Над нами властвовала власть…»
Над нами властвовала власть.
Она решала: куда нас класть,
на какие полочки
и что предпринимать, чтоб мы,
словно тюрьмы или сумы,
боялись самоволочки.
А самоволка хороша
тем, что одна твоя душа,
куда идти, решает.
Налево ли, направо ли
свои шаги направили —
никто не разрешает.
Ты сам свой старший старшина,
свой высший суд, верховный.
Ах, самоволочка! Она —
душевный и духовный,
блаженный и греховный
твой отпуск изо злобы дня
в добро того же дня.
«Историческую необходимость…»
Историческую необходимость
на полкорпуса я обогнал,
а она за мною гонится и
кричит: «Остановись!»
Знаю, что, едва остановишься,
не отпустит вперед никогда.
Потому, соблюдая дистанцию,
не оглядываюсь, а бегу.
Что по ходу бега думается?
Вот что мыслится на бегу:
так ли ты необходима?
Может, можно и без тебя?
Нет, не сдамся, не поддамся
и не дамся в руки тебе.
Может, я не из той истории,
где необходима ты.
«Смерть моя еще в отлучке…»
Смерть моя еще в отлучке.
Я поэтому в отгуле.
Заложу я ручки в брючки.
Мне покуда черта в стуле.
Смерть моя, как неотложка,
едет и когда-то будет.
Поживу еще немножко.
Кто меня за то осудит?
Смерть моя морить устала,
выказать готова милость,
на ноги она пристала,
сапоги у смерти сбились.
Торопить ее не буду,
помешать ей не желаю,
лучше я ее забуду:
ах ты, гада нежилая.
Нежилая, пожилая,
знать тебя я не желаю!
Удачник
Как бы ни была расположена
или нерасположена
власть,
я уже получил что положено.
Жизнь уже удалась.
Как бы общество ни информировалось,
как бы тщательно ни нормировалась
сласть,
так скупо выделяемая,
отпускаемая изредка сласть,
я уже получил все желаемое.
Жизнь уже удалась.
Я — удачник!
И хоть никуда не спешил,
весь задачник
решил!
Весь задачник,
когда-то и кем-то составленный,
самолично перед собою поставленный,
я решал, покуда не перерешил.
До чего бы я ни добрался,
я не так уж старался,
не усиливался, не пыхтел
ради славы и ради имения.
Тем не менее —
получил, что хотел.
«Я, наверно, моральный урод…»
Я, наверно, моральный урод:
Не люблю то, что любит народ —
Ни футбола и ни хоккея,
И ни тягостный юмор лакея,
Выступающего с эстрад.
Почему-то я им не рад.
Нужен я со всей моей дурью,
Как четырнадцатый стул
В кабачке тринадцати стульев,
Что бы я при этом ни гнул.
Гну свое, а народ не хочет
Слушать, он еще не готов.
Он пока от блаженства хохочет
Над мошенством своих шутов.
