Могучее тело, но как же иссохло!
В глазах само небо, но смотрят как стекла.
Для мыслей свободных чела очертанья,
Но врезаны резко морщины страданья.
Слова словно стрелы: в них слышится битва
И голода голос: «Дай хлеба, не сыт я!»
И целыми днями, подобно животным,
Лежат они стадом на береге потном.
Один, и другой, и десятки — повсюду
Свалились амбалы в покорную груду.
То дремлют, то вшей на рванье своем кроша
И ждут, отупев, чтоб досталась им ноша.
Подходит хозяин. Вскочили толпою,
Бранятся, дерутся со злобой слепою,
Потом по-верблюжьи пригнутся и спину
Подставят под тяжесть, веревку закинув.
И рабская радость по пыльной дороге
Потащит за хлебом голодные ноги.
Довольно позора! Свергайте насилье!
Все ваше полей и садов изобилье!
Для вас благовонием пенятся розы
И никнут под тяжкими гроздьями лозы.
Для вас корабли, и дворцы, и верблюды,
И моря щедроты, и горные руды.
И песни Хайяма, и нега кальяна.
Усталые ноги достойны сафьяна.
Сорвите лохмотья! Шелка Кашемира —
Вот ваша одежда, властители мира!
1920, Баку
Весь от солнца темно-рыжий,
Весь иссохший с рук до ног,
Он стоит в болотной жиже,
Он от зноя изнемог.
Сверху жжет, а снизу мочит,
Спину мокрую согнув,
Он с рассвета вплоть до ночи
Рис сажает по зерну.
Тяжесть в членах онемелых,
Задурманил пар воды,
Но от зерен этих белых
Будут новые пуды.
За двенадцатичасовый
Нестерпимый этот труд
Недоваренного плова
В полдень горсть ему дадут.
И стаканчик чаю малый
Самоварщик полевой
Даст устам его усталым,
Сам от зноя чуть живой.
По садам сверкают розы,
Зацветают миндали,
Ветер запахом мимозы
Веет где-то там, вдали.
Ты ж опять в свое болото
Из-под плетки торопись,
Чтоб смертельною работой
Добывать для сытых рис.
Рису много! Зорким оком
Не окинешь всех полян!
Но — велик аллах с пророком! —
Всей землей владеет хан!
Он насыплет рис в коробки,
И навьюченный амбал,
Как верблюд, немой и робкий,
В порт, согнувшись, побежал.
Там на черном клюве-кране,
Неприступен и угрюм,
Рис поднимет англичанин
И опустит в жадный трюм.
Кто-то новые мильоны
Занесет себе в доход,
И опять в свой пар зеленый
Раб с проклятьями бредет.
Но в горах, в долинах сонных,
Как ручей, бежит молва:
У народов угнетенных
Есть отечество — Москва.
1920
Таинственны заросли вышек,
Набухли смолой Сабунчи,
Земля извергает излишек,
Грохочет богатством в ночи
И прямо созвездиям в очи
Хохочет, собою горда.
И тут же, в домишках, рабочий
Бледнеет от злого труда.
Войди в эти капища нищих,
Толкни эту хмурую дверь:
Нору себе лучше отыщет
Погоней затравленный зверь.
Ни солнца, ни воздуха! Дети —
Как в темном подвале ростки.
Не жить им счастливо на свете,
Пока не умрут пауки!
У женщин вся молодость в стонах
Погасла, весны не узнав,
Писать на старинных иконах
С них мучениц мог бы зограф.
И эти в цепях великаны,
Владыки грядущих эпох!
Какой в них туберкул румяный!
Как долог тяжелый их вздох!
Рабочий, когда же, когда же
Твой разум, твой новый закон
Узлы паутины развяжет
И рабства развеется сон?
Когда же земное богатство
Достанется истым живым
И ветер свободы и братства
Разгонит удушливый дым?
20 декабря 1919, Баку