Разные лица войны (повести, стихи, дневники)

* * *

1941

* * *

1941

Жена приехала...

За всю корреспондентскую жизнь Лопатина у него еще не было такого бешеного в смысле работы времени, как этот декабрь под Москвой.

Когда нескладная фигура Лопатина, в длинном, по-бабьи сидевшем полушубке появлялась вечером в редакционном коридоре, сотрудники выскакивали ему навстречу из своих комнат, радуясь, что он еще раз благополучно вернулся, предлагая заварить чаю или делясь пайковой водкой и забрасывая его торопливыми вопросами: «Ну как там, на фронте? Далеко ли прошли за Можайск? Сильно ли разбит Калинин? Много ли видел на дорогах побросанных немцами танков и машин?» Он входил в кабинет к редактору и будил его, если тот спал, чтобы доложить о поездке, а через пятнадцать минут уже шагал по машинному бюро, пятная пол оттаявшими валенками. Он не решался диктовать сидя – боялся заснуть.

Просидев три дня под Волоколамском, пока город не взяли, и написав еще один очерк, Лопатин вылетел на южный участок фронта, к Одоеву. Когда он прилетел туда, город был уже занят; по улицам проходили тылы захватившей его кавалерийской дивизии.

У самолета при посадке подломился костыль, его надо было менять; волей-неволей приходилось заночевать в Одоеве.

Город был сильно разбит, поочередно, немецкими и нашими бомбежками, и на треть сожжен немцами при отходе. Во всех, даже целых домах были подряд выбиты стекла. По заваленным снегом улицам медленно шли люди, они останавливались около домов – своих и чужих, – заглядывали внутрь через разбитые стекла, горестно пожимали плечами, некоторые плакали. Кое-где мелькали непривычно выглядевшие вывески учреждений и частных парикмахерских, с надписями на русском и немецком языках. Наконец Лопатин добрался до здания райисполкома, председатель которого уже полдня как вернулся сюда вместе с первым вошедшим в город эскадроном.

Это был пожилой, легко, не по-зимнему одетый человек, закрученный делами, властный, громкоголосый и в то же время заметно удрученный зрелищем бедствий, постигших его родной город. В комнате стояла полутьма. Выбитые стекла были залатаны фанерой; одна женщина домывала пол, другая растапливала печку. Кроме стола и стула, в комнате ничего не было, но в соседней комнате не было и этого, несколько посетителей теснилось там – стоя или сидя на подоконниках.

– Жалко, раньше не пришли, – сказал председатель, отдавая Лопатину его удостоверение, – хорошие люди были – третий секретарь райкома и еще двое оставленных тут нами товарищей.

– А где они?

– Уехали в штаб корпуса, сведения о немцах давать.

– Жаль, – посетовал Лопатин и добавил, что, наверное, все же с кем поговорить найдется, в соседней комнате ждут приема несколько человек...

– Человеки, да не те! – сердито хлопнув по столу рукой, ответил председатель странной фразой, значение которой стало понятно, только когда в комнату вошел первый из ожидавших приема. Это был инженер Горкомхоза, который, как выяснилось из последующего разговора, пустил при немцах выведенный из строя городской водопровод. В противоположность остальным дожидавшимся он пришел не по вызову, а сам и держался спокойно, кажется, не чувствуя себя особенно виноватым. Председатель райисполкома принял его наскоро, выслушал, стоя сам и не приглашая садиться, и недружелюбно сказав: «Ладно, идите, мы с вами еще разберемся», отпустил его.

– А с чем вы еще будете разбираться? – когда инженер вышел, спросил Лопатин.

– Как с чем? – удивленно поднял на Лопатина глаза председатель райисполкома. – Работал на немцев, сам сознается!

– Но водопровод-то, наверное, не только немцам был нужен, а и городу? – возразил Лопатин.

Председатель райисполкома посмотрел на него сердито, но неуверенно: «Ну что ты ко мне привязался? – было написано на его лице. – Думаешь, я царь и бог, думаешь, я сам каждый раз до конца знаю, кто тут прав и кто виноват! Оказался бы ты на моем месте, поглядел бы я на тебя».

– Я же говорю – будем еще разбираться, что к чему, – неопределенно сказал он вслух и вызвал следующего из ожидавших – заведующего городской пекарней; он пек хлеб при немцах и, по первому впечатлению Лопатина, был прохвостом. Вслед за ним через комнату председателя прошло еще трое людей, остававшихся в городе на своих службах весь месяц, что немцы занимали Одоев, – монтер с электростанции, врач из городской больницы и какая-то женщина, работавшая в карточном бюро и с плачем и причитаниями говорившая, что хотя она и кандидат партии, но что же ей было делать, когда у нее на руках грудной ребенок и мать-инвалидка!

– Что тебе делать было, не знаю, а что ты в партии была – об этом забудь! – сказал председатель райисполкома, судя по всему, знавший эту женщину и жалевший ее, но при этом твердо уверенный в правоте своих слов.

– Что же мне теперь делать? – продолжала плакать женщина. – Мне хоть карточку-то дадут теперь или как?