Ночной корабль: Стихотворения и письма

Но не думайте, что кроме сказок и старины, я ничего не нашла в Икаре. Я нашла тончайший, глубокий сценический талант, увидя его не в сатирическом танце, а в роли драматической и, позже, в резонерской. Это талант подлинный, одно-два слова, и остальных актеров уже нет – затмил. В пьесе Мопассана, где он играл старика на бульварной скамейке, он был так чист, наивно-трогателен и в простоте своей трагичен, что я заплакала, что со мной вряд ли случалось в театре. Конечно, русская публика в эмиграции его игнорировала, а если о нем заговорить, отвечали: «Ну, какой же он актер! Где у него школа?» Причиной была зависть, та самая зависть, которая дружески допускает всё среднее, но не приведи Бог быть выше среднего.

Боюсь, что Вы устали от этого портрета. Остальное – берите у него самого. Если бы Вы знали, как эти два моих колдуна Вас ждут!

Ваша Вега

41.

28 июля 1973

Светлана моя дорогая, надо положить конец этому ужасному молчанию. В начинавшихся и никогда не кончавшихся письмах к Вам получался полный хаос, да и он прерывался всё новыми и новыми неожиданностями: сначала упала я, разбив одно колено до кости, велел за мною свалился Крылатый, потерян равновесие из-за протеза, который никуда не годится, ибо нога, поврежденная в бедре, укоротилась после этого на два сантиметра, а протезный мастер уехал в отпуск. Крылатый абсолютно не мог шевелиться, но ничего на этот раз не поломал, а только растянул связки везде, где только можно. От клиники он категорически отказался и лежал, не двигая даже головой, а я совсем сбилась с ног, и без того сбитых. Теперь всё это позади. Зато есть и третье паденье, более трагическое, чем наши два – полет с горы в пропасть почтенного доллара – т. е. пенсии Крылатого, и мы стали лицом к лицу с необходимостью переехать, не зная куда, так как любая конура стоит сейчас дороже нашей квартиры. Из-за этого полного краха мне надо было бегать хлопотать в какие-то учреждения, в конце концов, мне пообещали, что будут срочно искать для нас крышу, безо всякой мебели, но другое учреждение, в свою очередь, дало слово, дать нам, «для начала», две кровати, стол и два стула, и даже перевезти наши чемоданы.

И вдруг, сегодня…

Поймите с пату слова: эфир принес нам голос Вергилия из Комитета, сообщившего, что наша просьба удовлетворена, и т. д. Встреча будет, если, конечно, до той поры, когда это станет реальной возможностью, не рассыплемся в прах (мы, а не Вы!..).

Теперь только одна задача: продержаться. Но как???

Обнимаем Вас со всей любовью.

Ваша Вега

42.

7 августа 1973

Дорогая Светлана,

Мы все-таки не покинули своего дома покоя, но покоя здесь сейчас и не предвидится: домохозяева, чтобы уменьшать свои нало­ги, продумывают «необходимые» ремонты и перестройки. С рассвета начинается визг, грохот, удары молота и дикое сверление бетона. Сад завален досками, бассейнами с жидким цементом, а на досках сидят беспечные итальянские рабочие. Это нашествие перепугало всех птиц и обратило в бегство ежиков и белок. Недавно, выходя, я встретила под крыльцом неведомого беглеца, проскользнувшего мимо меня, чтобы нырнуть в большую дыру между каменными плитами. Это было что-то ослепительно золо­тое с черным, длиной с вилку, и пронесшееся с такой быстротой, что я не успела рассмотреть, гае голова, где хвост, только ахнула. Никто не знал, что это могло быть, а мне мое видение не давало покоя, даже снилось: сидит под домом и колдует. Наконец, всезнающий сосед обрадованно объяснил, что я видела очень редкую водяную ящерицу .

Крылатый медленно, но верно поправляется, хотя, по-видимому, для того, чтобы разбитый мускул окреп, еще понадобится время.

Итак, грохот и скрежет, среди которых бегают золотые саламандры, вконец изуродовали и без того уродское лето, такое темное, что днем надо зажигать лампы. Опять всеобщие жалобы на «фён», этот дикий электрический ветер, от которого все больны.

Но, может быть, осень чем-то порадует, хотя бы золотыми красками, подобными тем, которыми мы вместе любовались в Переделкине?

Целую Вас крепко. Мне Вас не хватает до отчаяния.

Ваша Вега

43.

14 октября 1973

Дорогая Светлана,

идя по стопам нашей любимой Евгении Александровны, и я схватила какой-то неистовый грипп, чем и объясняется мое долгое молчание. Описывать всю эту нудную историю болезни не собираюсь, но было не сладко. Я уже потеряла счет дням, так все это затянулось. Написать Вам хотелось мучительно, и во сне писала длинно и много, но физически сделать это не могла. Михаил Максимилианович много читал мне вслух, и я заново – через него – перенеслась в Грина. Так мой грипп проходил свою «Бегущую по волнам», «Блистающий мир» и «Алые паруса». Мечтаем еще что-нибудь получить, уж очень мы оба в гриновском мире.

Незадолго до того, как заболеть, мы получили красивые, желанные книжицы, сделавшие нас такими же, как все вы. Теперь я уже не смогу написать о себе: «с паспортом – вся Земля». Были очень тронуты Вашим поздравлением и словами, что стали еще ближе. Но, как говорят французы: «Далеко губам до бокала», по нашему, народному: «Далеко кулику до Петрова дня». Как? Когда?.. Разузнать что-либо на эту тему – невозможно.

С переездом на другую квартиру тоже ничего (пока) не выходит. Ввиду инвалидности и возраста Крылатого, нас будто бы записали кандидатами на дешевую квартиру, но… ждать придется «года три», как сказал любезный директор какого-то отдела, горячо и пространно благодаривший «за визит». У меня, впервые в жизни, опустились руки, и всё звучит в ушах Георгий Иванов: «Словно меня отпустили на волю и отказали в последней надежде». А она еще мерещится, в виде одной комнаты с кухней, и чтобы за окном родные деревья – и Вы приходите, и Алена наезжает… Помните, когда мы простились в Шереметьеве, Вы писали потом, что никогда так не плакали? Теперь моя очередь плакать, и я отплакиваюсь за всю жизнь. Знакомая Вам, моя Мария Карловна строго говорила мне в моем детстве: «Смотри, не плачь: выплачешь все слезы по пустякам, а когда настанет время плакать по-серьезному, слез-то у тебя и не будет, а это очень больно», и так меня напугала, что я разучилась плакать, копя слезы на будущее, как кувшин с водой в ожидании засухи. Очевидно, накопился не кувшин, а неиссякаемый водопад.

Спасибо за то, что написали про Евгению Александровну! Я нашла ее последнее письмо: помечено апрелем! Полгода от нее ни слова. Я всё понимаю и за нее, и за нас тоже, т. е. тяжела оторванность. Какое спасибо, что Вы рядом с нею.

Ждем с нетерпением, когда упадет с неба толстый конверт, когда ясно и живо ощутится Ваше присутствие в этом доме! Обнимаем, целуем и, несмотря ни на что, сквозь всё и через всё, верим в завтрашний день.

Ваша Вега

43.

12 ноября 1973

Дорогая наша молчальница,

Ума не приложу, что с Вами случилось? Мы так начали недоумевать и беспокоиться, что позвонили Евгении Александровне, с грустью уловив в телефоне еле слышный, слабый голос, но всё же имели контакт, по-прежнему теплый и родной, а от нее узнали, что Вы и на самом деле больны. Как видите, от нас ничего не скроешь. Кто около Вас? Боюсь, что не бережетесь, как всегда. Носите ли длинный белый жакет, который я послала? Он из чистой шерсти и должен хорошо греть.

Берн изумительно красив этой осенью, ставшей внезапно солнечной и насквозь золотой. Налево от меня, за окном, березовое царство. Как я вижу Ваши восхищенные глаза, которыми Вы им любовались бы вместе со мной, если бы… да кабы ведь приезжали же сюда недавно советские поэты, почему бы Вам не получить что-нибудь вроде командировки?

Останавливаюсь, чтобы письмо опять не нырнуло в хаос всякого рода черновиков. Да послужит оно Вам толчком для скорого ответа, без которого я начинаю чувствовать, что покрываюсь кладбищенским плющом и мхами забвения.