Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).

Чехов, по свидетельству Ивана Бунина, мечтал пойти с котомкой из села в село и слушать, о чем говорят простые люди.

Мои раздумья о хождении пешком прервал лось. Он вышел из лесу, спустился на шоссе, оглянулся, нет ли машины и опасности, и спокойно перешел дорогу. Он скрылся в другой половине леса.

«Есть еще пешеходы на земле!» — сказал я себе с великой радостью — и нагнулся к ярко-розовой сыроежке.

Она легла в корзину и прижалась к молодому пахучему масленку.

Большой дятел долбил здоровую, живую сосну. Я возмутился и крикнул:

— Эй ты, балда! Чего тебе приспичило живое дерево портить! Прекрати!

Дятел остановился и посмотрел на меня с высокой сосны.

Я продолжал:

— Ты что, не видишь, что рядом сухая сосна стоит? Марш на нее!

Дятел перелетел на сухую сосну, ровесницу живой. Он так стал работать своим инструментом, что посыпалась щепа.

Люблю в природе тех, кто не выставляет своего упрямства против доброго совета!

На большом проспекте нового подмосковного города чем-то усердно занимались три девочки-крохотульки. Они не побоялись меня, когда я подошел к ним. Секрет раскрылся. Девочки делали себе маникюр.

У них был лак, кисточка и пример мамы.

О, времена! О, дети!

В шесть часов утра, когда солнце было ослепительно ярко и все уже ловило его и грелось, по асфальтированному шоссе двигалась роскошная черная крупная гусеница. Это была не гусеница, а соболь!

Она спешила, инстинкт подсказывал ей, что она переходит опасный участок. Вся ее спина переливалась, по ней пробегала живая волна ее тела, это, собственно, и двигало ее. Впереди шел грузовик. «Раздавит», — подумал я и поднял руку. Шофер остановил грузовик и спросил:

— Вам куда?

— Мне никуда!

— Так в чем же дело?!

— Гусеница переходит дорогу.

— Какая гусеница? — вспылил шофер.

— Черная.

— Вы что, гражданин, с приветом?

— Да, — сказал я, — с приветом к природе.

Шофер сплюнул и дал газ. Но гусеница успела сползти с дороги и ушла в траву.

В половине седьмого солнце взошло над соснами и стало купаться в синеве и золотом покое.

Оно осветило старые березы невероятной высоты и густоты крон. И тут иволга с испуга и неожиданности взяла такую ноту, что ее услышал сам Бетховен.

А где-то бестолково кричали вороны, и не от радости встречи с солнцем, а от глупости.

Молодой мужчина сидел на корточках и разговаривал с вороной. Кто из них сумасшедший — человек или птица? Подхожу и вижу, что оба выглядят вполне осмысленными существами.

— Вы что это — раненых ворон подбираете?

— Нет, это моя знакомая — она у меня жила, приручилась, а потом улетела. И вот сегодня сама на тропу села и идет навстречу мне. Я ее узнал, у нее залыска на затылке есть! Вот.

Я увидел залыску.

— Нормальная ворона, — сказал ее воспитатель, — только привыкла к человеку и зла от него не видела.

Ворона клюнула головку клевера и с аппетитом ее проглотила, основательно раскрошив в клюве.

Человек сорвал листок одуванчика и сказал:

— Бери, не бойся! Я тебе плохого не сделаю!

Она сразу не взяла. А потом склюнула и проглотила.

Человек разогнулся и побежал на поезд, он ехал на работу.

Ворона пошла по тропе. Свернула с дороги, когда показался велосипед.

В детстве каждый день приходил для того, чтобы сделать великое открытие. Великое, и не меньше!

Первый найденный в лесу белый гриб — открытие.

Первый пойманный на удочку окунь — открытие.

Первая муравьиная куча, на которую ты отважился положить ладонь и тебе в лицо шибануло спиртом — открытие.

Первый ночной выезд на лошади в районный центр, ныне Загорск, — открытие.

Первая сплетенная тобой верша — открытие.

Первые четыре строки стихов собственного сочинения — открытие.

Впрочем, верша и стихи остались в моей памяти неразрывно. Расскажу, как это было.

В нашем деревенском пруду водились караси. Они не ловились на удочку, зато хорошо шли в вершу. Однажды, проснувшись и наскоро позавтракав, я сказал матери:

— Ухожу на реку за прутьями, буду плести вершу!

— Сумеешь ли? — усомнилась мать.

А я бежал на Кунью реку, которая на перекатах и мелких местах была в зарослях ивы.

Там нарезал я большую охапку прутьев, устроился около дома и начал плести. Плел я уверенно, дело спорилось, и через каких-то два часа в руках у меня была новенькая, пахнущая рекой и лесом, верша.

Я положил в нее жмыха, хлеба, вареной картошки, груз, чтобы верша тонула, и пошел на пруд. Выбрав местечко, я забросил вершу и спрятал в воде конец веревки.

Целый долгий летний томительный день ждал я вечера, чтобы пойти и проверить вершу.

Вечер был ласковый и теплый. От берега начинал подыматься пар, весь пруд курился, таинственно тихо стояло зеркало воды. Я нашарил в воде веревку и потянул на себя. Тяжело цепляя за илистое дно, верша подалась к берегу.

Я вытащил ее, глянул в горлышко и замер от счастья. Там трепетно бились друг о друга настоящие золотистые караси. Запуская по самое плечо руку, я вынимал из верши карася за карасем. Не преувеличиваю — рыбы зашло в вершу целое ведро. Вот улов!

Закинув вершу на то же место, я огляделся. В пруде отражались золотые звезды, и под берегами тихо постанывали лягушки.

На меня хлынула вся красота деревенского пейзажа, душа наполнилась благостным чувством любви к природе.

В этот благословенный миг во мне стали складываться стихи! Никогда ранее я не испытывал подобного блаженства, теперь оно снизошло на меня.

Около ведра с карасями, около моей первой крупной удачи в рыболовстве была и еще одна удача — четыре строки стихотворения.

Они врезались в мою память на всю жизнь. Счастливый, я торопился домой. Оставив на крыльце ведро с карасями, я, запыхавшись, объявил прямо с порога:

— Мама! Я сочинил стихи!

Я ждал, что отец и мать бросятся ко мне, обнимут, выскажут великую похвалу сыну. Но мать строго заметила:

— Опять все штаны извозил!

Теперь только я увидел, что мои хлопчатобумажные брюки по колено были залеплены донной илистой грязью.

— Где рыба? — спросил отец.

Я внес ведро:

— Вот!

Мать зачерпнула пригоршню карасиков и засияла:

— Ах, какие красавцы!

Отец тут же сделал кулинарный заказ:

— Жарить в сметане!

Сестры стали чистить рыбу, мать принялась за сковородку. Ужин был на славу. Все ели карасей, все хвалили меня, что я сам сплел вершу, сам поймал рыбу.

А когда все улеглись спать, погасили свет, я не мог уснуть. Я без конца нашептывал сочиненные строки:

Мать, услышав мое бормотанье, встревожилась:

— А ты, сынок, повернись на правый бочок, тебе кошмары и не будут сниться!

Я так и сделал. В доме воцарилась тишина. Спали сестры, спали мать и отец, спал и я, деревенский мальчик, никому не ведомый в мире поэт, автор единственного пока четверостишия. И снились мне золотистые караси, звезды, отраженные в зеркале пруда, снилась царевна-лягушка, сидевшая на большом зеленом листе кувшинки в ожидании своего Ивана-царевича!

1953–1980

ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ

Боков В. Ф. Б 78 Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 3. Песни; Поэмы; Над рекой Истермой (Записки поэта). — М.: Худож. лит., 1984. — 462 с.

В том вошли песни разных лет, поэмы, книга прозы «Над рекой Истермой» (Записки поэта).

Редактор Т. Аверьянова. Художественный редактор Е. Ененко. Технический редактор Е. Полонская. Корректоры Т. Сидорова и Т. Медведева ИБ № 3021 Сдано в набор 29. 11. 83. Подписано к печати А10600 от 19. 07. 84. Формат 84х1081/32. Бумага типогр. № 1. Гарнитура «Обыкновенная». Печать высокая. Усл. печ. л. 24, 36. Усл. кр. — отт. 24, 36. Уч. — изд. л. 19, 77. Тираж 50 000 экз. Изд. № III-1409. Заказ № 690. Цена 2р. 20 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература». 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19. Набрано и сматрицировано в ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени Первой Образцовой типографии имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, М-5-4, Валовая, 28. Отпечатано в Минском ордена Трудового Красного Знамени полпграфкомбинате МППО им. Я. Котлса. 220005. Минск, Красная, 23