Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов —
Разведчики бывалые, поход для них не нов.
Стоят леса зеленые, лежат белы снега —
В них гнезда потаенные проклятого врага.
Зарылись дзоты серые, переградив пути,
Ни справа и ни слева их никак не обойти.
Зарылись норы вражьи в приволховском песке,
На них идут разведчики, гранату сжав в руке.
То дело им знакомое — и в сердце ровный стук,
Когда гуляют громы их гранатные вокруг.
Гуляют дымы длинные меж узких амбразур,
И трупы немцев синие валяются внизу.
И снег как будто глаже стал и небо голубей —
Бери оружье вражье, повертывай — и бей.
И взвод вперед без выстрела, но тотчас взвод залег,
Попав под град неистовый из новых трех берлог.
Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов —
Все трое в то мгновение увидели одно:
Что пулеметы вражьи из амбразур не взять,
Что нет гранаты даже — и медлить им нельзя!
Что до сих пор разведчики, творя свои дела,
Не шли туда, где легче им, — куда война вела.
И вот сейчас на подвиг пойдут в снегах глухих
Три коммуниста гордых, три брата боевых.
Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов
Глядят на дзоты серые, но видят лишь одно:
Идут полки родимые, ломая сталь преград,
Туда, где трубы дымные подъемлет Ленинград,
Где двести дней уж бьется он с фашистскою ордой
И над врагом смеется он смертельной красотой.
Спеши ему на выручку! Лети ему помочь
Сквозь стаи псов коричневых, сквозь вьюгу, битву, ночь!
И среди грома адского им слышен дальний зов:
То сердце ленинградское гудит сквозь даль лесов!
И оглянулись трое: и, как с горы видна,
Лежит страна героев, родная сторона.
И в сердце их не прежний, знакомый, ровный стук —
Огнем оделось сердце, и звон его вокруг.
И ширится с разлету и блещет, как заря, —
Не три бойца у дзотов, а три богатыря.
Навстречу смерть им стелется, из амбразур горит,
Но прямо сквозь метелицу идут богатыри.
Вы, звери, псы залетные, смотрите до конца,
Как ярость пулеметную закрыли их сердца.
А струн пуль смертельные по их сердцам свистят —
Стоят они отдельные, но как бы в ряд стоят.
Их кровью залит пенною, за дзотом дзот затих,
Нет силы во вселенной, чтоб сдвинуть с места их.
И взвод рванул без выстрела — в штыки идет вперед,
И снег врагами выстелен, и видит дзоты взвод.
И называет доблестных страны родной сынов:
Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов!
Темны их лица строгие, как древняя резьба,
Снежинки же немногие застыли на губах.
Простые люди русские стоят у стен седых,
И щели дзотов узкие закрыты грудью их!
<1942>
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен —
В труды по горло погружен,
Он жил — и жить не мог иначе.
Он сердцем помнил: береги
Вот эти мирные границы —
Не раз, как волны, шли враги,
Чтоб о гранит его разбиться.
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
Бесследно кануть в бездне черной —
А он стоял, большой, как жизнь,
Ни с кем не схожий, неповторный!
И под фашистских пушек вой
Таким, каким его мы знаем,
Он принял бой, как часовой,
Чей пост вовеки несменяем!
<1942>
Все вихри принялись толочь
Холмов окрестных плечи,
Я Сплит увидел в бурю, в ночь —
В домах горели свечи,
Оборванные провода,
Звон стекол, стоны сада, —
Как будто я привез сюда
Твой черный мир, блокада!
Еще я слова не сказал,
С молчаньем зала споря,
Врывались в полутемный зал
Рыданья гор и моря.
Как будто выла вся земля
О всех сынах убитых,
И моря пенные поля
Несли цветы на плиты.
Как будто, воскресив войну,
В горах бои гремели,
Шли в море корабли ко дну
Под белый лязг метели.
Горели свечи всё ясней,
Я в сумраке размытом
Увидел лица, как во сне,
Мужчин и женщин Сплита.
Увидел губы щек бледней,
Глаза как небылицы,
И чем-то близки были мне
Родные эти лица.
Увидел, как горят глаза,
По лицам тени кружат…
«В такую ночь о чем сказать?»
— «О Ленинграде, друже».
И ожил в Сплите город мой,
Не стало расстояний,
Как будто я пришел домой
Из боевых скитаний
И должен правду всю сказать
Перед семьей родною,
Как свет свечи, торжествовать
Над бурей за стеною.
Я видел бурю братских глаз,
Подернутых туманом,
Я счастлив был, что мой рассказ
Рассказан над Ядраном.
Октябрь — ноябрь 1946
