Книга стихов (СИ)

ЛЮБОВЬ - БЕЗДОМНАЯ ПТИЦА

Любовь -- бездомная птица,

то сядет на плечи к другу,

то луной в предрассветном небе

бесконечно тоскливо тает.

То кричит электричкой поздней,

то пронзает хрустальным звоном,

то по кругу, по кругу ходит

в циферблате часов настенных.

Улетай! Где твой дом -- не знаю.

Разве мало тебе свободы?

Все равно в мое сердце больше

никогда тебе не вернуться.

1987 г.

НА ВОКЗАЛЕ

Я своих земляков узнаю по широким скулам

и еще по тысяче мелких примет.

По немарким плащам и пальто сутулым,

по чему-то обычному, чему и названия нет.

По настойчивым неторопливым взорам,

по какой-то угрюмости на лице,

по набившим оскомину разговорам

с интонациями, растянутыми в конце.

Вот по этим передвижениям резким,

по внезапной окаменелости поз.

Вот по этим улыбкам -- почти что детским,

вот по этим путешествиям -- всерьез.

1988 г.

* * *

Отвернулся к стене и лежит.

Знать не хочет, не видит, не слышит.

Но рука на подушке дрожит

тем сильней, чем спокойней он дышит.

Не поможет уже, может быть,

ни молчание, ни многословье...

Не лечить мне его, не бранить,

не сидеть у его изголовья.

1988 г.

РЕВНОСТЬ

Ревность -- это красные апельсины,

которые ты молча носишь в больницу.

Ревность грубее запаха псины,

больнее удара в ключицу.

Ревность располагается в легких,

как рыжий дым заводских труб.

Ревность -- это скопище колких

словечек для искривленных губ.

Ревность -- извращение света,

радиация, о которой не знаешь.

Ревность -- что-то вроде спасательного жилета,

который ты мне, уходя, бросаешь.

1988 г.

* * *

Зеркала -- это так, для проформы.

Заглянула -- и дело с концом.

В многогранник неправильной формы

я смотрелась горячим лицом.

За возможное в нем отраженье,

за неверное счастие с ним,

за веселого света скольженье

он когда-то был мною любим.

И весь мир сквозь него я пыталась

рассмотреть, и всю жизнь -- сквозь него.

Я себе необычной казалась

в каждой грани холодной его.

1988 г.

КОНФЛИКТ

Последними словами вас ругаю,

бешусь от вашей вежливой улыбки.

Не понимаю вас, не понимаю!

Все ваши доводы пусты, ничтожны, зыбки!

Я вашей честности, увы, не разделяю --

правдивости не вижу в вашем жесте.

Не понимаю вас, не понимаю.

Мне никогда не быть на вашем месте!

Я вас не узнаю╢! Я вас не знаю...

Дискуссия закончена. Довольно.

Не понимаю вас, не понимаю...

Как холодно, как горестно, как больно.

1988 г.

* * *

Зима. Труба. Картонный дым над крышей.

Я на огни морозные иду.

Я выгляжу навязчивой и лишней,

демонстративно верящей в беду.

По снегу белому, по этой зыбкой глади,

с вмерзающим в ладонь мою кольцом,

с непобедимой гордостью во взгляде,

наверное, с обиженным лицом --

куда иду? А вам какое дело?

Мне нравится мой одинокий путь.

Там, за спиной,-- все так осточертело!

Смогла уйти -- приду куда-нибудь.

1988 г.

МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА

Титаны музыки в позолоченных рамах,

паркет зеркальный отражает эхо.

Сольфеджио, игра на фортепианах,

пространства, жаждущие топота и смеха.

И чей-то голосок, немного тонкий,

и пение о белоснежно-чистом,

и воздух жаркий от волнения, ломкий,

а за окном -- волшебный свет искристый.

Как жаль, что я не буду в этой школе

ни с кем делить счастливую улыбку!

Длинноты, ноты, шаткие бемоли,

труба, перебивающая скрипку...

1989 г.

* * *

То не служба в храме божием,

не певчие поют.

В музыкальной школе ангелы

экзамены сдают.

Разлетаются их платьица

крылышками на плечах.

Верно, и они поплатятся

за небесный свет в очах.

Что кому из них достанется?

В райских кущах вас встречать,

одиноко в башне маяться

или колыбель качать?..

Над поверженными гениями,

над оглохшими давно

продолжают они пение

прекрасное свое.

1989 г.

* * *

Зачерствел, надломился февраль.

Вот и все. И конец февралю.

Запинаясь о снежный хрусталь,

воздух мартовский медленно пью.

Мимо булочной, мимо детей,

опьяненных ванильной волной,

мимо черных и влажных ветвей,

закачавшихся вдруг надо мной.

Через грязный, в окурках бульвар,

мимо злых озабоченных лиц,

под победные звуки фанфар

от тепла ошалевших синиц.

Я войду в нелюбимый свой дом --

в этот омут холодных речей,

в этот дьявольский ящик с окном

для горячих весенних лучей.

1989 г.

РАЗГОВОР С ЗЕМЛЯКОМ НА МОСКОВСКОЙ УЛИЦЕ

Здравствуй, московский Колумб

с предгорий Урала!

Ну, как здесь туземцы?

Перья в прическах носят?

Или это у них прически такие?

Все так же на "а" говорят

и этим гордятся,

уверенные, что интеллигенты

рождаются с ними в беседах?

Толкаются на остановке,

гостиниц не строят,

по любому поводу становятся в очередь,

с наслаждением огрызаются

и наступают на пятки,

и все объявления-вывески

им известны?

Нам-то что --

мы ко всему привыкши.

Мы из глубинки,

мы, так сказать, из центра.

А москвичом быть

действительно

очень трудно.

Ведь мы уже посмотрели

Париж и Прагу,

где каждый встречный --

тоже столичный житель.

1989 г.

* * *

Опять с тобой кататься на метро!

В миры искусственные медленно спускаться.

В твоих глазах нахально отражаться,

но вежливо помалкивать про то.