– Скажи мне, милая хозяйка,
Зачем подушек вам гора,
И много ли бедняжка чайка
Тебе даст пуху и пера?
– Подушки – дорогая мебель,
В достатке с ними человек;
И не какой-нибудь фельдфебель
Мой старичок, – он родом грек!
– Но вы стары, но вы бездетны,
И будет пухом вам земля,
К чему вам перяная Этна,
К чему перинные поля?
– На всякий случай, от обилья
Не пропадают, господин!
– Положим, что и так, но крылья,
Но крылья же не для перин?
– А крыльями, когда в постели
Клопы-мерзавцы наползут,
Мы мажем тюфяки и щели,
Макая их, сынок, в мазут.
– Всё не без пользы, значит, в мире,
Но крылья мне ты подари!
– Корзинка полная в сортире
Припасена их… Что ж, бери!
И я бедняжечку с молитвой
К себе в келейку перенес
И остро выправленной бритвой
Ей крылья пепельные снес.
И труп бескрылый старушонке
Отдав, я крылия раскрыл
Как для полета и к филенкам
Входным гвоздочками прибил.
Эмблема вечная поэта,
Мечтой крылящего без крыл,
Красуйся в келии аскета
И охраняй от грязных сил
Действительности гнойноокой
Никем не торенный порог!
Вам цели более высокой
Господь предначертать не мог.
Как треугольник ока Божья,
Белейте радостно с дверей,
Напоминая сине ложе
Неискрыляемых морей;
Напоминая, что ковылья
Рубашка телу лишь конец,
Но что отрубленные крылья
Возьмет в безбережность Отец!
Когда же, весь в парах от гнева,
Роняя из ноздрей огонь,
Прискачет снова с королевой
Теперь неукротимый конь, –
Я из цветов и паутины
Сплету неуязвимый шлем
И вам на радужной вершине
Одену золотой ярем…
И шлем, какого ни Меркурий
Не надевал и ни Орланд, –
Весь шорох, шелест, весь в лазури,
Весь светозарный адамант, –
Я ей, коленопреклоненный,
Певец, оруженосец, паж,
Подам предельно умиленный,
В слезах от радости. Она ж
Крылатой царственной короной
У моря голубых зеркал
С улыбкой удовлетворенной
Покроет кудри… И отдал,
Поверьте, каждый б из парящих
И жизнь и песни и крыло,
И два крыла, лазурь разящих,
Чтоб обвивать ее чело!
Под окном у моей королевской конуры
Нерабатки причудливых роз, –
Хлопотливо там квахтают черные куры,
День-деньской разрывая навоз,
Потому что болото мостят мне вассалы,
Высыпая у дома помет;
Но зато так поистине царственны залы
Голубые, где дух мой живет,
Что с веселием детским пернатым мещанкам
Я бросаю задорное: ку-ка-ре-ку,
И нередко к соседских помоев лоханкам
Подливаю спитого чайку.
Но сегодня, взглянувши в рябое окошко,
Я впервые заплакал навзрыд,
Словно в сердце вкогтилася черная кошка,
Словно в горло вцепился мне стыд.
Гнилоглазый был день, и сопливые тучи
То и дело сморкались в навоз,
И на преющей, вздувшейся мусорной куче
Белокрылый сидел альбатрос
И, с опаской в глазенки хатеночек глядя,
Из-под кала клевал потроха
Собачонки издохшей: какой-нибудь дядя
Милосердный ей дал обуха.
Альбатрос, альбатрос, и в лазоревом чуде
Для крылящего жизнь нелегка,
Очевидно, и синие вечности груди,
Как у нищенки, без молока,
И насущного хлеба презренная мука
Всем равно на земле суждена,
И свободного в мире не может быть звука,
И полынию чаша полна!
И такой же ты бедный, отверженный Лазарь,
Что от брашна чужого живет,
Как и тот, кто с проклятием по пыли лазит,
Воскрыляя мечтой, как поэт!
И всё те же должны мы вертеть веретена
И продажными делать уста,
Потому что прострешь ли за коркой ладони,
Называя им крылья Христа?
Февраль не больно любит вёдро,
Любовница на нем повисла
Ревнивая, что часто ведра
Роняет вместе с коромыслом,
И жалкая бывает весень
На склонах выжженных Тавриды,
И, если б не исполнил песен,
Замерз бы в выцветшей хламиде
Певец лазурной небылицы,
Для неизверившейся Музы
Волшебных сказок вереницы
Чрез распахнувшиеся шлюзы
Души роняющий и в стужу.
Но вот уже лучи разули
Обутую в отрепья лужу
И смело родники вздохнули.
Сегодня же вдруг защелкали
Голодные дробовики, –
То вестников весны встречали
Сторожевые старики.
Вот, вот под облаками первый
Весны-прелестницы гонец,
Змеится тоненькою вервью
Подснежник в крылиях – скворец.
Но неприветливо встречает
Гостей крылатых человек,
И вестниц первых ожидает
В желудке даровой ночлег.
И только часть усталых пташек
По куполам монастыря
В святой обители монашек
Спасла вечерняя заря.
Смотри, смотри, осьмикрылатых
Покрылись факелы крестов
В заката пурпуровых латах
Гирляндами живых скворцов.
Вихрятся черные по граням,
Кружатся дружно щебеча,
И рада птичьим оссианам
Осьмиконечная свеча!
Так подле мертвого Нарцисса,
Рыдая, бьются серафимы
На фресках Джиоттовых в Ассизи
В базилике неоценимой,
Но только там срывают птицы
Одежды с ангельского тела,
Здесь перелетных вереница
Кресту псалом хвалебный пела.
Псалом весны, что рядом с храмом
В зеленой мантии взвилась
И расстилает над Бедламом
Свой одуряющий атлас!
Видали много мы уж весен
Кругами орошенных вежд,
Но мы и эту просим, просим,
Хоть без иллюзий и надежд!
Мы нынче пастырь без отары,
Глас извопившийся пустынь,
И потому волшебной чары
Мы в келье пригубим окрин
С волшебноокою малюткой,
На огнедышащем коне
Несущейся уже близютко
По белоснежной пелене!
