День от субботы

Мы пьем на закате чай и идем купаться.

Когда ты закроешь тему – беги.

Беги!

Когда я стану белым альбатросом...

***

Когда я стану белым альбатросом, мое крыло укроет Южный полюс, где спят во льдах предания о людях… Мой прадед помнил древнюю легенду о кораблях, укутанных туманом, о странных песнях моряков суровых, о их горячей и соленой крови… Он говорил – встречаются меж ними и те, кто вечно бороздит пространство, кто одинок и потому бесстрашен, кто наделен свободным сердцем птицы. Кто выбрал путь над бездной океана, кто научился управлять стихией и для кого один возможный смысл – искать Любовь и не бояться Смерти… Они готовы всем платить за это предчувствие последней грозной бури, что разобьет их яростно о скалы и превратит однажды в альбатросов…

… я буду помнить имя, запах, голос, рассказывать о них седому ветру – когда крылом коснусь ладони неба…

… когда я стану белым альбатросом.

Это все...

***

Это все остается за кадром, за

неспособностью долго смотреть в глаза,

невозможностью близости – вопреки,

недоступностью просто в руке – руки.

Это все остается под кожей, под

этим руслом, где капелькой вьется пот,

обводя очертанья груди легко,

словно море играет волной с песком.

Это все остается над прочим, над

всем, чему неизбежно дана цена,

всем, что можно измерить и изменить,

всем, что нас отличает давно от них.

Это все остается в тебе. Во мне.

Словно жемчуг лежит глубоко на дне,

словно риф, что веками над ним растет,

разгораясь кораллами, как костер.

Это все остается. Настанет час,

ты нырнешь – и окажешься глубже нас,

глубже тел, что мешали проникнуть в суть...

Ты нырнешь.

И тогда я тебя спасу.

Это замкнутая система...

***

Это замкнутая система, вековой кольцевой маршрут. Половина уходит в тему, остальные безбожно врут, что не в теме, и каждый ищет свою правду среди чужих… Скоро туча пропорет днище о бетонные этажи, будет ливень, и мы спасемся – у экрана, последний ряд. Сколько фильмов, стихов и весен пролетело вот так, подряд, не успев зацепиться прочно, не сумев завязаться в плод… Мы бесплодны, беспозвоночны. Мы бесплотны. Построй мне плот.

Из нетесаных темных бревен, из шершавых сухих стволов – деревянная дверь в проеме у реки, что звенит стеклом, и скользит неостановимо к водопаду, чтоб вспомнить, что паки иже… не херувимы. Не святые. Не те. Не то.

Не в системе. Не в общем смысле. Не в законе. Мы племя вне света пламени, мы зависли в невесомости, в стороне от привычных земных маршрутов, от нормальных спокойных снов. Нас не взвесили – нетто, брутто – безразлично, читай: равно. Нас не вычислили на пальцах, нас не вписывали в скрижаль. Мы умеем любить, смеяться, предугадывать и бежать, постоянный невроз – синдромом, депрессивный психоз – в конце…

Наши иды нам стали домом.

Точкой доступа на кольце.

говорит Он

***

– Мама, – говорит он, – мама, можно я накормлю их?

У меня всего пять рыбок, я разделю их, мама,

У меня два хлеба, я сделаю так, что хватит

Всем и даже еще останется полный короб,

Мама, можно я исцелю их? Они калеки,

Они ходят за мной повсюду, послушай мама,

Можно я их хоть словом вылечу, успокою,

Они носят за мной детей, стариков и мертвых,

Говорят о пророках, знамениях и молитвах,

Я не знаю, куда мне скрыться, куда податься,

Я не знаю, что мне выдумать во спасенье…

Мама, можно я умру за них этой ночью?

– Тише, тише, мальчик мой, спи, дорогой, ты бредишь.

Это месяц нисан луной отравляет воздух,

Скоро все пойдет у нас хорошо, спокойно.

Одесную сядешь, ныне и присно будешь.

– Мама, мама, это странно все, да не страшно.

Страшно то, что я устану сидеть в покое,

Я спущусь к ним, я сойду к ним однажды, мама,

И они меня не тронут.

И не узнают.

Островом стану...

***

Островом стану. Или осколком острова. Буду царапать море краями острыми, буду звенеть ручьями, лежать под звездами, ждать Робинзонов или считать суда, буду встречать рассвет голосами птичьими, красить листву зеленым, стволы – коричневым, буду плевать на правила и приличия, будто бы их и не было никогда. Будто не я разрасталась громадой каменной, и не мои перекрестки тонули в мареве, и не на мне выступала река испариной между сплетенных кровлями площадей, будто и не было неба, что так сутулится, словно собой укрывает глухие улицы, где обреченное время устало хмурится и начинает новый безумный день. Будто не я прохожих ждала под крышами – тех одиночек, которые чудом выжили, путала их в проулках, звала афишами и запирала в комнатах до утра, даже не слушая, как они тихо молятся, как набухает вена, иголка колется, по отсыревшим стенам ползет бессонница, вместо имен рождаются номера. Здесь не осталось больше живого, нужного. Я открываю люки. Прощай, оружие. И на реке плотина скрипит и рушится, я осыпаюсь медленно, по годам …

Волны меня качают – морскими сестрами, к берегу льнут, ласкают шелками пестрыми…

Островом стану. Или осколком острова.

А городов и не было никогда.

Амазонка

***

Подо мною молчит пыль, надо мною звенит степь, мой народ у меня был, а теперь не найти стен, оседает курган – в прах, забывается слов вкус… Победивший в бою – прав, не погибший в бою – трус. Как вы, сестры мои, как? Где ты, радость моя, где? Слишком искренне жрец лгал – словно знал, что придет день. Видят боги, рвалась в бой, на коне закипал пот, но прижавшись к земле лбом, на закате ушла под. Вот копье, да к чему мне? Вот и лук, да колчан пуст, потемнела колец медь, зарастает травой путь, время вороном вьет круг, по легендам идет счет… Слишком в небо подъем крут, да и небо теперь – чье? На ладони истлел знак, даже имя твое – тень. Как вы, сестры мои, как? Где ты, радость моя, где? Почему не звенит сталь, почему не идешь ты? Или голос чужим стал, или поле укрыл дым, или клятвы твои – псам, или вера моя – враг … Тяжело умирать там, но еще тяжелей – так. Слишком метко стрелок бил. С кем ты, радость моя, с кем?

Подо мною молчит пыль.

Надо мною звенит степь.

Покажи мне такую себя...

***

Покажи мне такую себя, какой я почти научилась тебя не помнить. Эти байки о том, что любить легко тех, кто нам оказался сегодня ровней, эти сплетни о том, что больные мы исцеляемся необъяснимым чудом – это бред. Мы стоим на краю войны. И уже не умеем уйти оттуда. Наш мирок оккупирован – от и до, мы заложники, тени в прицелах фрицев. Наш покой нам дается таким трудом, от которого яростно сводит мышцы, наша мнимая храбрость трещит по швам, сбой дыханья в прорехах одежды виден… Мы могли убежать, но ползем к ногам, задыхаясь от нежности: «Пристрелите!», точно зная, что этот проклятый плен нам дороже любой золотой свободы, наши жизни – висками в зажимах клемм, наше счастье в них впаяно электродом. Это степень безумия, что уже превосходит нескладную нашу правду.